Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
На завалинке сидел лохматый и грустный с похмелья Саша Пупа, тоскливо зевая и почесываясь. У Солиных на крыльце возился со своими булавками дурачок Машенька. Прошел гумнами на Волгу дядя Ося с удочками. Тонко, в перекличку, как петухи, начали петь — звенеть под навесами косы, отбиваемые заботливыми мужиками.
Шурка вспомнил про медянку, которую вчера хоронили, и отправился узнать, срослась она или нет. Он нашел хвост и туловище, а голову, зарытую у Косого мостика, придавленную порядочным булыжником, найти не мог. И нельзя было точно решить, что же
День был тяжелый и скучный, как понедельник. Шурка не ждал ничего хорошего от этого дня, желая лишь поскорее прожить его, как вдруг счастье, пролетая лебедем над селом, сжалилось над парнишкой и задело его своим легким изменчивым крылом.
Он возвращался шоссейкой. В пыли блеснул ему в глаза белый огонек. Шурка наклонился, и у него затряслись коленки. На дороге, в колее, вдавленное чьим-то острым каблуком в песок, как в подковке, лежало золотое кольцо с драгоценным камнем.
«Миша Император потерял!»
Шурка подхватил кольцо, зажал в кулачке и со всех ног пустился бежать к дому.
«Не отдам, не отдам! — твердил он себе, сжимая до боли в пальцах находку. — У него колец много, а у меня нет… И никому не покажу. Тятьке не покажу, мамке не покажу… а Катьке и Яшке покажу».
Наверняка это было не простое кольцо, а волшебное, и совсем не Миши Императора, потому что как только Шурка стал обладателем кольца, так сразу все кругом переменилось и исполнились многие его желания. И ребята появились на улице, и грабельки, маленькие, ловкие, сделанные отцом из больших, сломанных, очутились прислоненными к удочкам за крыльцом, и Саша Пупа, умытый, причесанный, в кумачовой рубахе и бархатном жилете, окруженный мужиками, торжественно и важно топал к избе Афанасия Горева.
Живо смекнул Шурка, по какому такому случаю движется это медленное, говорливое шествие мужиков. Нет, не кончилась тихвинская! Рано простился с ней Шурка. Еще гулять и гулять ему, глазеть и радоваться до самого вечера.
Он завязал кольцо в носовой платок, сунул его под рубашку, где вчера хранился полтинник. Лежи, перстенек, не шевелись и не показывайся. Не расстанется с тобой Шурка, не разменяет на пятаки, не проиграет в вертушку, будь спокоен.
Шурка присоединился к ребятам, и они, порхнув воробьиной стайкой, раньше мужиков очутились перед домом Горева.
Питерщик стоял на крыльце, подбоченясь, засунув пальцы в кожаные кармашки удивительного пояса, покачивался от удовольствия на носках и заливался тихим смехом.
— Не забыли… Ах, черти драные! Порядочек! — воскликнул Горев, когда мужики подошли к избе.
Афанасий сбежал к ним, они окружили его галдящей оравой, подняли на руки, и вот уже питерщик, потеряв кепку, растрепанный, взлетает к макушкам берез.
— Выше его! У — ух, легонький!
— Будь здоров, Афанасий Сергеич!
— С приездом тебя!
— С праздником!
— Раскошеливайся, брат, на похмелку!
Став на ноги, Горев поблагодарил за почет и дал
— Гулять так гулять! — весело сказал он, разыскивая кепку, улыбаясь и покусывая свои усы. — Славь остальных, братцы, не давай питерщикам спуску!
И повел к избе бабки Ольги.
Миша Император не вышел к мужикам. Бабка Ольга сказала, что ему недужится.
— Ничего, мы тебя замест сынка покачаем, — ответил Ваня Дух, торопливо подступая к хозяйке.
И, как ни отбивалась бабка, покачали ее мужики, поздравили с благополучным приездом сына из Питера, пожелали ему выздоровления, богатой да красивой невесты, а бабке — кучу внучат. Пришлось бабке Ольге бежать в избу за деньгами.
Шурка видел, как в окошко из-за занавески выглянул Миша Император с повязанной полотенцем головой, когда его мамаша рассчитывалась с мужиками. Шурка потрогал напуск матроски и постарался на всякий случай отойти в сторону, чтобы не попасться, грехом, на глаза Мише Императору.
Мимо шел с обеда пастух Сморчок. Мужики зазвали его с собой.
— Погуляем немножко, Евсей Борисович, — сказал Горев, уважительно здороваясь.
И Шурка впервые узнал, что у Сморчка есть короткое, звучное, как хлопок кнута, имя и есть, как у всех взрослых, отчество. Это его порядком удивило.
— Зальем пожар… ты, поджигатель! — смеялись мужики.
— Избави бог, — сказал Сморчок, присоединяясь к шествию. — Выпить отчего же, можно. Поджигать — нельзя.
— Знаем. Мухи не обидишь, — подтвердили мужики. — Оттого и смешно на Быкова.
— А мухи есть злющие, Евсей Борисович, — усмехнулся Горев, идя рядом с пастухом.
— Ты, Афанас Сергеич, я погляжу, не переменился, — отвечал Сморчок, засовывая под мышку кнут. — Пять годков мы с тобой не видались ай больше? — Он ласково вскинул из-под дремучих бровей светлые глаза на питерщика и внушительно добавил: — Муха душу не трогает, не поганит. Душе я хозяин.
— Хо — озяин! Смотри-ка на него! Над коровами, что ли? — потешались мужики.
— Хозяин над собой, — сказал, не обижаясь, пастух. — А вы — нет?.. То-то же, травка — муравка! Пожелать надо — расцветет душа. Всем только пожелать.
Все шло замечательно. Ребята носились от одной избы питерщика к другой, возвещая хозяевам о приближении мужиков.
Обогнав ребят, подлетел Шурка к своему дому. Отец, босой, в старой, неподпоясанной рубахе, отбивал под навесом косу.
— Тятя, мужики идут… качать! — запыхавшись, радостно сообщил Шурка.
Отец швырнул косу, молоток и плюнул, поднимаясь с бревна.
— Чтоб им сдохнуть, пьяницам проклятым!
Он поспешно ушел в избу.
Шурка не знал, куда ему деваться от стыда. Отец прятался от мужиков, чтобы не давать им денежек. Вот сию минуточку прибегут ребята, закричат под окнами, привалят веселой толпой мужики, а Шуркина мать, бессовестная, высунется из окна и скажет, что отца дома нет. А все видели и слышали, как он отбивал косу, догадаются, что он спрятался, потому что бедный и жадный, станут его просмеивать.