Открытие мира
Шрифт:
Поплавок дрогнул, остановился и стал тонуть. Наклонясь вперед, Шурка чуточку помедлил и взмахнул удилищем. Руки у него тряслись, когда он снимал с крючка первую свою добычу.
– Пескарь, - шепотом сказал он.
– Давай сюда!
– откликнулся также шепотом отец.
Вместо червя он насадил пескаря за губку на большой крючок и ловко закинул длинную, без пробки, жерлицу. На самом перекате булькнуло грузило. Короткое можжевеловое удилище отец закрепил торчком между камней, и течение сразу же туго натянуло лесу.
Теперь Шурка попеременно косился
– Видно, перевелись окуни, - тихо сказал отец, разматывая вторую удочку.
И только он сказал, как лесу на жерлице рвануло, поволокло против течения. Закачалось и упало с шумом в воду можжевеловое удилище.
– Тащи, тащи!.. Уйдет!
– не помня себя, закричал Шурка и от волнения свалился с камня.
Но отец и без него знал, что делать. Подхватив удилище, он быстро перебирал лесу. Ее так и рвало из рук, вода кипела. Полосатый черноголовый окунь, упираясь, показался из воды. Сильным взмахом отец выкинул окуня на берег.
– Почин - дороже всего!
– весело сказал он.
Шурка зачерпнул воды и, перед тем как опустить в ведро окуня, взвесил его в руке.
– Здоровенный!.. Фунта на два.
Шурка не прочь был потолковать еще про окуня, как он "хватал" и рвался, да отец приказал помалкивать:
– Рыбка тишину любит.
Он поставил на перекате две новые жерлицы, а третью удочку кинул на червя за каменной грядой, в тихой заводи. Шурка, раззадорясь, тоже стал удить на две удочки, а так как держать обе в руках было тяжело и неловко, то одну он положил возле себя, придавив на всякий случай камешком. Беспрестанно клевали пескари, ерши, плотички - только не зевай, поворачивайся. Некогда стало менять червей, но и на оборвыши брало "на утоп".
Между тем туман густел, повалил хлопьями, как снег. Вскоре погас дальний бакен, скрылся противоположный берег, пропал Капаруля-перевозчик со своей лодкой, река будто сузилась. Черная вода тяжелой зыбью играла на перекате. Взошло солнце и утонуло в тумане. Стало холодно и сыро.
Слышно было, как в селе затрубил Сморчок. На той стороне реки, совсем рядом, заржала лошадь, кто-то сердито сказал: "Балуй... вот я тебя!" Потом захлопал громко кнутом невидимый пастух, заблеяли овцы, заговорили бабы, и стадо прошло мимо Шурки так близко, что он слышал, как протяжно вздыхали коровы и кашлял, чем-то подавившись, теленок.
Отец не успевал насаживать пескарей на жерлицы. Шесть окуней полоскались в ведре. И Шурка больше не слезал с камня.
"Хорошо бы запрудить Волгу, - размышлял он, - ну хотя бы на полчасика. Вода утечет, и вся рыба нам
– А, проклятая!
– пробормотал он, снимая с крючка ракушку.
– Клевала, ровно путная... Так вот же тебе!
– Он шлепнул ракушку о камень.
Вспомнил, что давно не смотрел вторую удочку, потянулся за ней и ахнул - удилище несло к перекату. Видать, Шурка ненароком сдвинул камешек, и удилище соскользнуло в воду.
– Доставай, - строго сказал отец.
– Да тихо, всю рыбу мне испугаешь.
Пришлось снимать штаны. Задрав рубаху, Шурка, ежась, полез на цыпочках в реку. Вода была теплая и вовсе не черная. Но почему-то ступать в нее было боязно, замирало сердце, мурашки шевелились даже под картузом, в волосах. Хотелось покричать для храбрости, а нельзя. В молчании каждый шаг давался с трудом. К счастью, Шурка догадался захватить с, собой другую удочку, он зацепил ею уплывшее удилище, потянул на себя, достал мокрый конец и вдруг почувствовал, как что-то тяжелое бьется на леске и тянет вглубь.
– Рыбина... тятя!
– сдавленно крикнул он, не выпуская из рук согнутого удилища.
Отец бросился к Шурке.
– Уйдет!.. Тащи, тащи!
– закричал он в рыбацком азарте, точь-в-точь как это делал Шурка, когда на жерлице брал первый окунь.
Шурка повернулся спиной к тому тяжелому и большому, что металось в воде, перекинул удилище через плечо и, дрожа и плескаясь, замочив рубашку, выбросился на берег. Отец подхватил леску - на ней извивалась, широко раскрыв пасть, зеленая пятнистая щука.
– В заглот... на окунишка схватила... Мать честная, а окунь-то - на пескаря! Чудо какое!
– воскликнул отец, вырывая с кровью крючок и разжеванного окуня, у которого во рту, хвостом наружу, торчал пескарь. Экое чудо... экое чудо, - приговаривал отец, раздувая усы.
– Ну, жаркое пречудесное!
А у Шурки на радостях язык отнялся. Посипев, не попадая зуб на зуб, он мычал и прыгал вокруг щуки. Одевшись, понес ее в ведро и дорогой кокал острой башкой по камням, пока щука не перестала трепыхаться. И еще долго они с отцом сидели у ведра, вынимали по очереди добычу, любовались и разговаривали, удивляясь, как это щука не перекусила волосяную, тонкую леску и как здорово хватало живцов прожорливое окунье. Потом снова разошлись по своим местам.
Выглянуло солнце. Туман таял, светлела и расширялась Волга. Потянул с низовья ветерок и затих. Сквозь дымку неясно проступили на том берегу макушка сигнального шеста с двумя темными квадратами, обозначавшими глубину фарватера, потом плоская крыша Капарулиной будки, белый спасательный круг под окошком, опрокинутый набок красный бакен у крыльца. Скоро стали видны весь отлогий берег, зеленый, блестящий на солнце, деревня, схоронившаяся за огородами и садами, стадо коров и овец на выгоне. Низко над водой стайкой пронеслись со свистом утки. Заплакали кулики на песчаной отмели. Загуляли, заворочались в стремнине жерехи. Нагрелся камень под босыми Шуркиными ногами.