Открытие мира
Шрифт:
– Четвертную ставлю, красавицы!
– Сперва поставь - поглядим.
– Натощак косточки не шевелятся!
Но уже выталкивали бабы дородную Солину молодуху, славившуюся пляской, и та, немного поломавшись, как бы нехотя поплыла навстречу Матвею Сибиряку, а потом отпрянула, топнула полусапожками и пошла разделывать, выплясывать, поводя плечами.
И, глядя на все это, Шурка решил, что, должно быть, хорошо обдумали мужики ночью с Горевым, как жить дальше, и оттого теперь веселятся, радуются.
– Как весело, правда?
– сказал Шурка шепотом Катьке.
– Я бы тоже поплясал. А ты?
–
– А у меня чего есть! Дорогое-предорогое, - похвастался Шурка, хлопая себя выразительно по напуску матроски.
– Неужто опять полтинник?
– Еще получше.
– Покажи!
Но показать волшебное колечко Шурке не удалось. Расталкивая баб и ребят, на лужайку к мужикам выскочила Марья Бубенец, простоволосая, потная, часто дыша, словно сто верст без передышки пробежала.
– Облопались! Глаза-то у вас где, пьяные хари?
– затрещала она, плача и кидаясь на мужиков с поднятыми кулаками.
– Дорвали-ись на даровщинку... пляшете? А коров чем кормить будем?.. Застлало бельма, ничего не видите. Ведь глебовские луг косят!
Глава XXVIII
БАРСКИЙ ЛУГ
Позади - порывистое дыхание Катьки, тяжелый топот мужиков и баб, глухая злобная брань, крики. Шурка, не оглядываясь, мчит к Волге, обгоняет Кольку Сморчка и вырывается вперед.
Вот картофельные ямы у дороги, прикрытые гнилыми горбылями, чтобы кто, грехом, не завалился. Вот и голубые от цветущего льна приречные полосы. Дорога обрывается под гору. Там, за старой изгородью, начинается Барский луг, широченный, убегающий к самой воде.
Шурка выскочил к обрыву.
Правду назвонила Марья Бубенец. Внизу, под горой, глебовские мужики, блестя кривыми лезвиями кос, бабы в нарядных, ярких кофтах и платках, как это полагается в сенокос, делили луг. У воды, на косьях в кольях, воткнутых по краям доставшихся делянок, висели шапки, фартуки, клочья травы. Мужики цепью шли поперек луга к воде, на эти вехи, прямо и высоко держа неподвижные головы, приминая ногами траву. За каждым торопилась по следу баба, мелко и часто тяпая траву пяткой косы. И ниточками тянулись через весь луг прокосы, деля разноцветье трав, осоку, кочки на ровные полосы.
Прежде Шурка любил этот веселый, шумный час, жеребьевку, первый, чуть внятный шорох кос, дружную сутолоку баб, разодетых по-праздничному, сильные и торжественные взмахи мужичьих рук и сырой, медовый дух гороховины, иван-чая, прелый, горьковатый запах осоки и полыни. Все было необыкновенно радостно, легко, как-то не похоже на работу. Мужики и бабы, словно забавляясь, играли вперегонки, смеясь и подзадоривая друг дружку.
Луг делили всегда вечером. А утром, когда Шурка с приятелями прибегал на гору, внизу темно-зелеными ровными валами лежала свежескошенная трава. Будто Волга за ночь расплеснула свои волны, они погуляли на просторе да так и застыли. Было жалко черно-белых чибисов, которые, плача, вились-кружились над лугом, не находя своих гнезд, и еще немножко жалко высокой, по пазуху Шурке, травы. Ее разбивали, разбрасывали косьями, и она, светлея, просыхала на солнышке. Траву ворочали граблями, а после обеда сгребали шумящее жаркое сено в копнушки. И приятно было ребячьей ватагой, наплескавшись-накупавшись в Волге досыта, до дрожи, осторожно пробираться по колкому скошенному лугу, чтобы
Теперь ничего этого не будет. Чужие мальчишки и девчонки носились под горой по лугу.
Шурка отыскал камень и швырнул его в глебовских ребят. Подбежали Катька, Колька Сморчок и остальные ребята и тоже стали кидать чем попало.
Откуда-то взялся Олег Двухголовый с Тихонями. У Олега были полные карманы камней.
– Вот они - лупи их!
– заорал он, показывая рукой под гору.
– Что же ты?
– покосился он на Шурку.
– Камней нету!
– ответил Шурка сердито.
– У меня много. Бери!
Олег дал Шурке и Катьке полную пригоршню отличных плоских камешков. И Тихони дали по два черепочка. И все они, почему-то перестав быть врагами, принялись стращать глебовских мальчишек и девчонок и швыряться.
Сельские мужики и бабы, гремя косами, бранясь, скатились под гору. Ребята кинулись за ними.
Шурка видел, как Ваня Дух налетел на чужую бабу в клетчатой кофте, вырвал у нее старенькую косу-хлопушку, торопливо подставил колено, и хрясь!
– косье надвое.
– Будешь знать, ведьма, как чужое трогать!
– прохрипел он, отталкивая от себя бабу и бросаясь к другой, в малиновом платке.
Та, молодая, верткая, отскочила, выставила длинное лезвие косы, словно саблю.
– Подойди, дьявол лохматый!.. Распорю пузо-то!
Но сзади на нее набросилась Марья Бубенец, сорвала малиновый платок, вцепилась в волосы.
– Батюшки... убива-ают!
– истошно закричала молодуха, роняя косу.
От воды бежали глебовские мужики.
– Не пущай их на сухое место, топи в солоди!
– ревел Саша Пупа, с треском выламывая из изгороди кол.
– Бей ворье! Гони с луга!
– потрясал Шуркин батька суковатым, неизвестно когда и где добытым поленом.
– В Волгу!.. В Волгу сукиных сынов!
Сельские мужики бросились навстречу глебовским. Бабы отстали, криком подбадривая своих мужей. Чужих мальчишек и девчонок как ветром сдуло с луга. Матери их, подобрав подолы, голосисто отругиваясь, отступали к Волге, под мужикову верную защиту.
Шурка забрался на самую высокую, с хвостами дидельника, кочку, чтобы видней было, плясал и тоже что-то кричал. И Катька кричала. И Олег Двухголовый кричал.
Озирая луг горящими глазами, Шурка все замечал.
Вот бежит, пошатываясь, Саша Пупа, взвалив на плечо здоровенный кол, и кумачовая, сбившаяся назади рубаха огненным языком лижет ему спину, будто подгоняет. Матвей Сибиряк вышагивает журавлем и еще издали грозит пудовым кулачищем, а Шуркин отец крутит над головой полено. Шурке приятно, что глебовские мужики, рассыпавшиеся по лугу, замедляют бег и Андрей Шестипалый, в соломенной широкополой шляпе, с аршинной косой наперевес, вылетевший далеко вперед своих, начинает оглядываться назад, сбавляет ход и наконец идет шагом, грузно опираясь на косье. Те и другие, сближаясь, сплачиваются плечом к плечу, валят стеной на стену.