Открытие себя (сборник)
Шрифт:
– Убью гада! На логику берешь… я тебе покажу логику, гомункулус! Я тебя породил, я тебя и убью, понял? Думать о ней не смей!
Дубль бесстрашно выступил из-за шкафа. Уголки рта у него были опущены.
– Слушай, ты, Тарас Бульба! Положи гантель! Если уж ты начал так говорить, то давай договоримся до полной ясности. „Гомункулюса“ и „убью“ я оставляю без внимания как продукты твоей истеричности. А вот что касается цитат типа „я тебя породил…“ – так ты меня не породил. Я существую не благодаря тебе, и насчет моей
– То есть как?..
– А так. Положи гантель, я серьезно говорю. Я, если быть точным, возник против твоих замыслов, просто потому, что ты не остановил вовремя опыт, а дальше и хотел бы, да поздно. То есть, – он скверно усмехнулся, – все аналогично той ситуации, в которой и ты когда-то появился на свет по небрежности родителей…
(Все знает, смотри-ка! Было. Матушка моя однажды, после какой-то моей детской шкоды, сказала, чтобы слушался и ценил: „Хотела я сделать аборт, да передумала. А ты…“
Лучше бы она этого не говорила. Меня не хотели. Меня могло не быть!..)
– …Но в отличие от мамы ты меня не вынашивал, не рожал в муках, не кормил и не одевал, – продолжал дубль. – Ты меня даже не спас от смерти, ведь я существовал и до этого опыта: я был ты. Я тебе не обязан ни жизнью, ни здоровьем, ни инженерным образованием – ничем! Так что давай на равных.
– И с Леной на равных?!
– С Леной… я не знаю, как быть с Леной. Но ты… ты… – он, судя по выражению лица, хотел что-то прибавить, но воздержался, только резко выдохнул воздух, – ты должен так же уважать мои чувства, как я твои, понял? Ведь я тоже люблю Ленку. И знаю, что она моя – моя женщина, понимаешь? Я знаю ее тело, запах кожи и волос, ее дыхание… и как она говорит: „Ну, Валек, ты как медведь, право!“ – и как она морщит нос…
Он вдруг осекся. Мы посмотрели друг на друга, пораженные одной и той же мыслью.
– В лабораторию! – Я первый кинулся к вешалке».
Глава четвертая
Если тебе хочется такси, а судьба предлагает автобус – выбирай автобус, ибо он следует по расписанию.
«Мы бежали по парку напрямик; в ветвях и в наших ушах свистел ветер. Небо застилали тучи цвета асфальта.
В лаборатории пахло теплым болотом. Лампочки под потолком маячили в тумане. Возле своего стола я наступил на шланг, который раньше здесь не лежал, и отдернул ногу: шланг стал извиваться!
Колбы и бутыли покрылись рыхлым серым налетом; что делалось в них – не разобрать. Журчали струйки воды из дистилляторов, щелкали реле в термостатах. В дальнем углу, куда уже не добраться из-за переплетения проводов, трубок, шлангов, мигали лампочки на пульте ЦВМ-12.
Шлангов стало куда больше, чем раньше. Мы пробирались среди них, будто сквозь заросли лиан. Некоторые шланги сокращались, проталкивали сквозь себя какие-то комки. Стены бака тоже обросли серой плесенью. Я очистил ее рукавом.
…В золотисто-мутной
– Но… ведь машина ее не знает!
– Зато ты знаешь. Машина воспроизводит ее по твоей памяти…
Мы говорили почему-то шепотом.
– Смотри!
За призрачными контурами тела Лены стал вырисовываться скелет. Ступни уплотнились в белые фаланги пальцев, в суставы; обозначились берцовые и голенные кости. Изогнулся похожий на огромного кольчатого червя позвоночник, от него разветвились ребра, выросли топорики лопаток. В черепе наметились швы, обрисовались ямы глазниц… Не могу сказать, что это приятное зрелище – скелет любимой женщины, – но я не мог оторвать глаз. Мы видели то, чего еще никто не видел на свете: как машина создает человека!
„По моей памяти, по моей памяти… – лихорадочно соображал я. – Но ведь ее недостаточно. Или машина усвоила общие законы построения человеческого тела? Откуда – ведь я их не знаю!“
Кости в баке начали обрастать прозрачно-багровыми полосами и свивами мышц, а они подернулись желтоватым, как у курицы, жирком. Красным пунктиром пронизала тело кровеносная система. Все это колебалось в растворе, меняло очертания. Даже лицо Лены с опущенными веками, за которыми виднелись водянистые глаза, искажали гримасы. Машина будто примеривалась, как лучше скомпоновать человека. Я слишком слабо знаком с анатомией вообще и женского тела в частности, чтобы оценить, правильно или нет строила машина Лену. Но вскоре почуял неладное.
Первоначальные контуры ее тела стали изменяться. Плечи, еще несколько минут назад округлые, приобрели угловатость и раздались вширь… Что такое?
– Ноги! – Дубль больно сжал мое предплечье. – Смотри, ноги!
Я увидел внизу жилистые ступни под сорок второй размер ботинок – и от догадки меня прошиб холодный пот: машина исчерпала информацию о Лене и достраивает ее моим телом! Я повернулся к дублю: у него лоб тоже блестел от пота.
– Надо остановить!
– Как? Вырубить ток?
– Нельзя, это сотрет память в машине. Дать охлаждение?
– Чтобы затормозить процесс? Не выйдет, у машины большой запас тепла…
А искаженный образ в баке приобретал все более ясные очертания. Вокруг тела заколыхалась прозрачная мантия – я узнал фасон простенького платья, в котором Лена мне больше всего нравилась. Машина с добросовестностью идиота напяливала его на свое создание…
– Надо приказать машине, внушить… но как?
– Верно! – Дубль подскочил к стеклянному шкафчику, взял „шапку Мономаха“, нажал на ней кнопку „Трансляция“ и протянул мне. – Надевай и ненавидь Ленку! Думай, что хочешь ее уничтожить… ну!