Открытие сезона

Данвилл Джойс

Но окончательным откровением для меня стало событие, никак не связанное с театром; все произошло накануне премьеры пьесы Карпентера. Вечерами Виндхэм не мог много над ней работать, так как большинство актеров было занято в представлении, поэтому он пригласил меня поужинать с ним. Возвращаться ему нужно было часам к десяти, чтобы снова прорепетировать сцену с Питером Йитсом, поэтому мы не отправились подальше, как обычно, а отъехали всего миль на семь от города: еще один симптом растущей неосторожности. В ресторанчике никто из знакомых нам не встретился, мы устроились за столиком и принялись за привычную для нас игру с заказыванием блюд и обсуждением выбора вин. Частые встречи за обеденным столом помогли нам поближе познакомиться и узнать вкусы друг друга, поэтому

мы вели себя подобно старой семейной паре, отговаривая друг друга брать креветки или картофель с очаровательной заботливостью. Это место, однако, отличалось от наших обычных прибежищ: оно скорее напоминало большой сарай или амбар, украшенный седлами, вожжами и лошадиной сбруей. Заправлял всем веселый усатый военный. В меню был только бифштекс, и когда его подали, порция оказалась огромной, а вкус отдавал убоинкой. Я пожаловалась Виндхэму, который сказал, что во всем виновато мое слишком чувствительное небо, привыкшее к замороженному мясу. Я возразила, что с моим небом все в порядке, а странный привкус присутствует потому, что скотину забили, видимо, недавно. Я продолжала жаловаться на преобладание мясницких лавок в округе, а Виндхэм спросил меня, была ли я когда-нибудь на мясном рынке, и описал мне его в подробностях:

– Когда-то я часто посещал его, – сказал он, – Когда был мальчиком.

Я не стала ловить его на слове. Вместо этого я вспомнила о своих собственных посещениях окрестностей Челтенхэма, когда была ребенком, и как мы ездили верхом, подобно остальным девочкам, принадлежащим к среднему классу. Мы немного поговорили об этом и о том, почему девочкам приходится дольше привыкать к седлу, чем мальчикам, и так далее. Мы уже доели наши бифштексы и держались за руки, глядя друг на друга. Я заметила, что, как ни странно, когда-то я помнила каждую деталь лошадиной сбруи, каждую часть тела лошади и даже их болезни: хромота, надкостница, сап, ценуроз, колики и прочее. Внезапно, отведя глаза от настойчивого, пронизывающего взгляда Виндхэма, я случайно посмотрела через его плечо и увидела Мери Скотт и ее мужа, Генри Саммерса. По крайней мере, я решила, что это ее муж: надеяться на нечто иное не приходилось.

Не знаю, что именно отразилось на моем лице в тот момент, но я почувствовала, что краснею, и Виндхэм тут же спросил:

– Что случилось? Кого ты увидела?

– Никого, – ответила я. Это моя старая школьная подруга.

– Тебе лучше отпустить мою руку, – заметил он, но я вцепилась в нее еще крепче.

– Это не имеет значения.

– Где они?

– Прямо за тобой. Не оборачивайся и не смотри.

– Ты тоже не смотри на них.

– Не получается, – я попыталась перевести взгляд на скатерть.

– Кто они такие? – спросил он, и я попыталась объяснить, кто такая Мэри и что она собой представляет.

– Не понимаю, – продолжала повторять я, – не понимаю, что она делает в подобном месте. Здесь все выдержано в милом, старинном, несколько вульгарном вкусе, это совершенно ей не подходит.

– Но в чем дело? – продолжал выпытывать он, когда я рассказала о ней все. – Не вижу ничего страшного в вашей встрече, тем более, ты больше не общаешься с ней.

– Я знаю, что ничего страшного. Просто она будет шокирована. Видишь, что на мне надето? Ты знаешь, что это такое?

– Что?

– Детское платьице с передником.

– Ну и что?

– Это моя старая школьная форма. Я носила ее в шестом классе. Она кажется такой уродливой, такой дешевой и уродливой, совсем не подходящей для подобного места.

Виндхэм расхохотался.

– Хохмачка, – сказал он. – То-то я гадал, кого ты мне напоминаешь. Знаешь кого? Первую красотку института благородных девиц.

– Это Мери, – откликнулась я, не зная, смеяться или плакать, – Это она была первой красоткой, а не я. Я была отличницей, а она – первой красоткой.

– Тогда зачем ты это надела?

– Не знаю. Вещица показалась мне довольно симпатичной. Такой красивый бутылочно-зеленый цвет.

В этот момент я снова посмотрела на Мери и она встретилась со мной взглядом. Она улыбнулась и помахала рукой. На выходе мы миновали

их столик. Я ненадолго задержалась, она познакомила меня со своим мужем и спросила, как я поживаю, как дети, и извинилась, что больше не навещала меня.

– Ты обязательно должна приехать к нам, – сказала она, – но, понимаю, ты постоянно занята с детьми. Возможно, легче мне будет как-нибудь заехать к тебе.

– Это будет отлично, – согласилась я, – Приезжай, пожалуйста.

– Обязательно, – сказала она. – Позвоню предварительно и приеду. А может, и вы с мужем выберетесь к нам вечером поужинать?

– С удовольствием, – повторила я и удалилась, улыбаясь. Я надеялась, что мы никогда больше не увидимся.

В машине я была мрачна и молчалива. Проехав три или четыре мили, Виндхэм нарушил тишину:

– Знаешь, в чем твоя проблема, Эмма? Тебе нравится шокировать своих школьных подруг – нравится гораздо больше, чем мое общество.

– Да, – мрачно подтвердила я, – это правда. В этом проблема всех женщин. Дешевые и вульгарные, все, что нам нужно, – это внимание. А что поделаешь?

Стояла уже середина июля. Сезон был в самом разгаре, и однажды я, идя на генеральную репетицию «Клена», поняла, что когда эта новая постановка будет запущена, Виндхэм уедет отсюда. Режиссер-постановщик обычно уезжает, когда в его помощи больше нет нужды. Ничто не могло помешать ему вернуться в Лондон, к обществу прелестных девушек. Он ничего не говорил насчет приближающегося отъезда, но это было неизбежно. Я даже желала приблизить этот момент, мечтая о возвращении к своим ежедневным обязанностям, касающимся Флоры и Джозефа, к обустройству гостиной и к итальянской грамматике. Во время генеральной репетиции наступил особенно неприятный момент, лишь усиливший мое желание избавиться от этой связи. Виндхэм, не отличающийся долготерпением, неожиданно заорал на Джулиана, который стоял на сцене и, как обычно, беспомощно озирался по сторонам:

– Ради бога, Джулиан, попытайся быть немного поживее, ты похож на испуганного кролика.

Джулиан смутился и принялся извиняться, я же ушла из театра, настолько была поражена. Слова Виндхэма были неуместно жестоки.

До премьеры мы с Виндхэмом больше не виделись. Он позвонил однажды, но я сказала, что слишком занята и повесила трубку. Мне не хотелось идти смотреть спектакль: пьеса не казалась особенно интересной. Кажется, речь в ней шла о власти: Питер Йитс играл умирающего короля, а Натали Винтер и Софи Брент – его любовницу и жену соответственно. Дэвид был любовником жены. Вся вещь была крайне заумной, абстрактной и философской. В результате за час до начала спектакля я спросила Паскаль, не хочет ли она пойти вместо меня, и отдала ей свой билет. Однако я попросила ее вернуться после окончания спектакля, чтобы я смогла пойти на прием. Эдмурд Карпентер собственной персоной устраивал этот прием в одном из крупных отелей, и мне не хотелось пропускать его. Проводя в одиночестве вечер, я думала о приемах, которые мне так нравились в Кэмбридже: разудалые вечеринки, на которых было важно говорить что-нибудь новенькое, запоминающееся, быть экстравагантной и остроумной. Эти же театральные приемы шли с ними вразрез: здесь как раз важно было не сказать ничего нового, необходимо было повторять одни и те же фразы, постоянно возносить кому-то хвалу. Конечно, Дэвид ничего этого не делал, он – грубейший из грубых, но его речь была выразительнее, чем у всех этих «дорогуш», «прелестниц» и «волшебниц».

Я не стала наряжаться, пока не вернулась Паскаль, и к тому времени, как я добралась на прием, все приглашенные были уже сильно навеселе. Эдмунд встречал меня в дверях:

– Привет, – сказал он. – Я спрашивал о вас, где вы пропадали?

– Мне просто не хотелось идти, – ответила я, забыв, что это он написал пьесу, и, опомнившись, спросила: – Как все прошло?

– Вполне прилично, вполне прилично, – сказал он. – Надеюсь, вкупе с именем Виндхэма спектакль пойдет. Если критики не очень будут нажимать. Ваш друг Виндхэм сделал неплохую работу, если хотите знать мое мнение. Этот трюк во втором акте… был очень эффектным.