Открытые окна
Шрифт:
— Пальма? Ёжик солёный! А я-то смотрю… Это баб-Анина Пальма.
И у меня само вырывается:
— Ёжик солёный!
Так, что все три наших врага оборачиваются к нам.
Костик вздрагивает.
Не зря мы брат и сестра! Я вижу, что он понял!
Но надо проверить.
Большая собака подарила мне ощущение странной силы, уверенности, какой я раньше не знала. Никогда мне не приходило в голову командовать кем-то. А теперь — запросто…
— Ну-ка, — говорю я этому, с
Мы же слышали, как он говорил «ёжик солёный» в микрофон!
А камера у него не работала, и мы ни разу его не видели.
— Ёжик солёный, — растерянно повторяет парень.
И Костя выдыхает:
— Ты Макар из Липовки!
Тот парень, что хотел ударить его сзади, начинает услужливо объяснять:
— Он Лёнчик. Лёней его зовут! Но — да, да, он из Липовки.
— Это бабанина собака, — снова говорит Макар. То есть Лёнчик.
А третий парень, чернявый, в растерянности кивает на нас:
— Это же наши, липовские. Я понял — командировочные они, те самые. Их с мамкой в Собакино и на квартиру никто не пустил.
И тот, что сзади напасть хотел, подтвердил:
— Ну да, тёть Марина моей мамке рассказывала. Их одна баб Аня пустила.
Костя, сидя на корточках, зачерпывал воду из пруда — умывался. Чернявый держал его очки. Лёнчик, бывший Макар, спрашивал у меня:
— Что ж вы не сказали, что вы не собакинские?
Недоразумение
До Лёнчика не сразу дошло, что Костя и есть тот парень, с которым он в тазоголовых играл и кому хвастался, что космонавт помахал ему. Тот Костя был в виртуальном пространстве, а этот — здесь.
— Я же писал тебе, что приезжаю! — втолковывал ему Костя.
— Когда писал? — не понимал Лёнчик.
Костя начинал припоминать.
— Да утром, перед автобусом. Позавчера, в понедельник…
И было странно: всего-то позавчера мы были в городе! Мне вдруг показалось, что мы живём в деревне давным-давно.
— Позавчера! — отозвался Лёнчик. — Да я уже три недели компьютера не вижу. С тех пор, как Андрей Олегович уехал в отпуск. Он мне хотел ключи оставить, да я говорю: куда мне летом? Не до компьютера же, работать надо.
Он поглядел на свои руки.
— Пальцы, — говорит, — стали такие, что осенью по кнопочкам не буду попадать.
Руки у него и впрямь были тёмные, загрубевшие. Под ногтями грязь. Он поднял обе руки, чтобы мы лучше видели. И Пальма, лежавшая спокойно, тихо зарычала на него. Мало ли, с чего это он руки протягивает…
Видать, Анна Ивановна так чётко объяснила ей, что мы свои, что Пальма и усвоила сразу назубок: нас надо защищать.
— У,
Я тут же съязвила:
— Да уж, не повезло вам, что мы с собакой!
Костя погладил её между ушей.
— Пальма спасла нас.
Лёнчик кивнул:
— Она всех спасла. Ты бы нам головы пальцем раскроил. А потом сел бы. Или родителям пришлось бы отвечать…
Я, кажется, одна заметила, как он сострил. Совсем не смешно. Как будто Костя такой герой, что одним пальцем их бы победил. Все видели — у него железка…
Костя сказал:
— Это — оборона.
Лёнчик подумал и стал оправдываться:
— А что обороняться? Не собирались мы вас бить.
Чернявый ему поддакивает:
— Так само вышло. Мы ведь только пугнуть хотели, как всегда.
Лёнчик объясняет:
— Собакинских пугнёшь, когда их мало — они и улепётывают…
— Собакинские — слабаки, — поддерживает его чернявый. — Вот у них — пляж, а ты скажи, кто у них плавать-то умеет?
Как будто Костя знает хоть кого-то из собакинских.
— Они и на турнике не могут, — злобствует чернявый. — Хотя у них площадка… В школе Максимов повиснет на турнике и ногой делает вот так…
— Да ладно тебе, Игорь же всё может, — перебил его Лёнчик. — И Андрей Еловых…
Чернявый нехотя согласился:
— Ну, только они двое.
И снова к нам повернулся:
— А тут гляжу — странные собакинские что-то. Дерзят нам…
— Ага, — подтвердил и третий их товарищ. — Мы думали, они забыли, с кем говорят. Пора напомнить… Это вышло…
Он задумался, припоминая слово.
— Это. Вот. Недоразумение.
Я уже поняла, что Лёнчик в их троице главный. Того чернявого, что лаял по-собачьи, а после удирал, Шуриком звали. Это оказался Катин брат. А того, что сзади напасть хотел, звали Серёгой Ужовым. У него было тонкое, красивое лицо. Длинные, пушистые ресницы — хлопьями вокруг глаз. Такие ресницы — мечта любой девчонки.
С его лицом только в кино сниматься. Конечно, если бы оно было не такое глупое.
Серёга поймал мой взгляд, смутился. Буркнул:
— Сами виноваты. Надо было не молчать, что вы — никакие не собакинские….
Нога у меня болела всё сильнее. Только что я могла на ней стоять, и даже прыгать. Прыгнула же на этого… Серёгу… Но теперь до неё стало больно даже дотронуться. У щиколотки она опухла. Я села в траву и не представляла, как стану подниматься от пруда на холм.
Лёнчик предложил Косте как-то сцепить руки и сделать что-то вроде кресла для меня. Мне велел сесть к ним на руки и обхватить их за шеи. И так они двое, шатаясь, стали подниматься.