Открытый счет
Шрифт:
Когда на рассвете того дня разведчики перебрались к своим через Одер, вынеся тело Бурцева, уже в нашей траншее, Сергей, заметив в руках солдата маленькое, полуоблупившееся зеркальце, взглянул в него с внутренней дрожью и уверенностью, что обнаружит сейчас поседевшую голову. Нет, волосы у него не стали белее, не засеребрились даже виски, только потемнели щёки от проступившей за ночь щетины.
Но Сергей увидел в зеркальце свои глаза с тем новым, странным выражением отчуждённости и жалости к себе, глаза, которые вдруг поразили его больше, чем предполагаемая
Бурцева хоронили в расположении разведроты и наспех, потому что вышел приказ о переходе на другой участок. Разведчики выстроились около отрытой могилы с автоматами в руках, траурный митинг начал и закончил Самсонов тем, что огласил переданное ему старшиной „завещание“ Бурцева.
Грянула автоматная очередь, солдаты склонились над ямой, побросали горстями землю на гроб. А через пять минут после того, как вырос над могилой земляной холм, вместо цветов украшенный свеженарубленными ветками елей, старшина скомандовал построение.
В те минуты, когда Самсонов читал „завещание“ Бурцева, Сергей, смертельно уставший после ночного боя и похорон, воспринимал всё, что происходило в лесу, как некую киноленту, на которую он сам, Сергей, отчуждённо смотрел откуда-то издалека, не имея ко всему случившемуся прямого отношения.
Настоящая острая боль пришла позже. Она пришла, когда Сергей поспал в кузове автомашины и проснулся ночью, в дороге, на марше. Он лежал на груде каких-то мешков и смотрел, как прочерчивают сумеречную синеву неба качающиеся вершины деревьев.
Он снова вспомнил „завещание“, поражённый мыслью о том, что оно было написано Бурцевым в ночь ухода в немецкий тыл, как бы в предчувствии и его, Сергея, оплошности, и кровавого боя, и необходимости пожертвовать собой.
„Чем я обязан Бурцеву? — думал Сергей. — Своей жизнью. А что я могу сделать, чтобы снять с души тяжесть своей ошибки? Совершить подвиг или умереть? Но если я умру, то кто выполнит волю Бурцева — разыщет его брата. Найдутся товарищи. Да, наверно“.
Так думал Сергей, лёжа на мешках, и то, что он думал именно об этом, приносило ему если не чувство внутреннего оправдания, то какого-то возвышенного облегчения. А вместе с тем в душе его жило и другое стремление — остаться невредимым, пройдя через все испытания, и выжить, выжить, как того требовала вся его плоть и кровь, жаждущие радостей существования.
И Сергей ворочался на мешках от предчувствия того, что вся эта внутренняя борьба только начинается для него, что самое тяжёлое ещё впереди, что надо побороть в себе инстинктивное чувство самосохранения.
Уже он слышал в роте краем уха, что Окунев ищет виноватых, но не верил, что отец пошлёт его в штрафбат. Зато неотвратимость встречи с ним всерьёз пугала Сергея.
— Чего шевелишь губами, точно молишься, — толкнул Сергея в бок Самсонов.
— Задумался. Сам с собою разговариваю. Это у меня с детства привычка. Иногда и руками размахивал,
Самсонов, рекомендовав Сергея в поиск за Одер, взял на себя и прямую ответственность за него.
В то утро, когда группа вернулась, Самсонов сам встречал разведчиков. Молча, с потемневшим лицом, выслушал рапорт Сергея и спросил только, как был убит Бурцев, а потом сообщил, что дивизия уже на марше, через полчаса снимается и разведрота.
— А как же наши товарищи? — воскликнул тогда Сергей, подумав о группе „Бывалый“, которая теперь может остаться без связи и должна будет искать новое место для перехода фронта.
— Вы думайте о своих задачах, — оборвал его Самсонов. Потом, помолчав, добавил, что Сергей и его люди смогут отдохнуть, забравшись в кузова нагруженных ротным имуществом машин. Других возможностей на марше нет.
Самсонов любил Бурцева, давно с ним воевал, и Сергей видел — Самсонов тяжко переживал его гибель. Сергей мог ожидать от него всего: и ругани, и презрительного молчания. Он мог наказать Сергея и подчёркнутым равнодушном, и официальной сухостью в их отношениях. Но Самсонов разговаривал с Сергеем так, словно бы ничего не произошло. И Сергей оценил сдержанность командира роты и его дружеское к себе отношение.
…Эта ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля выдалась звёздной и не по-весеннему холодной. Луна не появлялась, но всё же небо казалось ярким и просветлённым, словно кто-то ещё с вечера тщательно протёр тряпочкой все его крупные и мелкие светильники.
Самсонов шёл первым по гребню насыпи. От воды тянуло свежестью. Ночь полнилась каким-то неясным шумом, в котором можно было выделить шёпот, вздохи, кряхтение, разговоры солдат, едва-едва различимых в темноте.
— Народ прибывает, — сказал Самсонов, как мог гм сказать о весеннем разливе — „вода прибывает“.
И у Сергея было такое ощущение, что через переправу на западный плацдарм всё время густой струёй вливается невидимая, но плотная людская масса.
Это поднимало настроение, и Самсонов шагал всё энергичнее, всё веселее, они быстро проскочили переправу, воспользовавшись паузой между танковыми колоннами.
В доме Окунева Самсонов остался для разговора, а Сергею не пришлось там задержаться и трёх минут, потому что майор Окунев с сердитым лицом приказал ему немедленно явиться к командиру дивизии.
КП комдива находился недалеко в большом блиндаже, отрытом на окраине селения. Сергей спустился в блиндаж и попал в комнату, где находилось много офицеров штаба. Отца он увидел склонившимся над картой у столика около задней стенки блиндажа.
Никто не обратил внимания на вошедшего младшего лейтенанта. И только когда Сергей громко доложил о себе — генерал медленно поднял голову, оторвал уставшие глаза от карты, но тут же опустил их. И то, что он даже не кивнул сыну, ничего хорошего не обещало Сергею.