Открытый урок. Рог изобилия
Шрифт:
— Так вот, — продолжал я, стараясь удержаться от ответной улыбки, — при этом начисто забывается процентов шестьдесят истинной информации. И шестьдесят процентов ложной. А остается дикая мешанина: на десять тысяч чистых кадров — сорок тысяч искаженных.
— Ну а живой преподаватель разве не выдает искаженной информации? — быстро спросил Дубинский.
— Ничтожные доли процента, — отпарировал я. — Опытный преподаватель никогда не повторит вслух ошибку студента, даже в крайнем раздражении. И уж тем более не напишет ее на доске.
— Ох, эта мне доска, — поморщился Дубинский. — Не
— За пульт — хоть сегодня. Но дайте нам машину, с которой можно общаться.
— Общайтесь, кто вам мешает?
— Кнопки мешают, Иван Корнеевич. Вы дайте нам машину, которая будет понимать с голоса. Чтобы студент говорил свою фразу, а не выбирал из готовых наименее глупую.
— С голоса, увы, рановато. Лет через пяток — пожалуйста.
— Ну а с текста? Студент пишет фразу, машина ее считывает и…
— Да что вы все «студент» да «студент»? — рассердился Дубинский. — У нас не учебное заведение, пора бы привыкнуть. И считывающего устройства пока не можем вам предложить.
— Тогда, Иван Корнеевич… — Я развел руками.
— Что «тогда», что «тогда»? — вскипел Дубинский. — Мы вас два года кормили, законы из-за вас обходили, с отделом кадров шутки шутили, а вы теперь руками разводите? Что вы мне предлагаете, молодой человек? Еще четыре года вас содержать?
У нас готовое пособие, Иван Корнеевич, — сдержанно сказал я. — И шесть преподавателей. Мы готовы хоть завтра начать занятия в группах.
Нет для вас никаких групп, Сергей Сергеевич, — устало проговорил Дубинский. — Те девяносто человек, которые у нас сейчас работают… я имею в виду иностранных товарищей, вы, надеюсь, меня понимаете?., так вот, эти девяносто человек говорят по-русски лучше нас с вами. Еще шестьдесят человек прикреплены к вузам, и пусть там спокойно учатся, тем более что ничего, кроме аудиторных занятий, вы им сейчас предложить не можете. А больше у нас никого нет.
— Так ради чего же… — начал я и осекся, потому что Дубинский тяжело посмотрел мне в лицо.
— А ради того, чтобы в октябре этого года принять двести пятьдесят человек, в том числе больше ста — из развивающихся стран. Мы дали согласие на такой большой заезд в расчете на вашу программу, причем специально оговорили в контракте тот пункт, что языковую подготовку берем целиком на себя. Способен ли ваш отдел аудиторным способом обслужить двести пятьдесят человек? Приплюсуйте к ним еще и тех шестьдесят, которые придут к нам из вузов сырыми: их надо будет еще дотягивать.
Я был потрясен.
— Иван Корнеевич, но это же… Как это можно было — без консультации с нами?
— Владимир Петрович в курсе дела. Он заверил нас, что к октябрю машины будут установлены.
— Когда же это он успел наобещать? Перед самым моим отъездом в К*** он говорил, что мы совершенно не готовы к машинам.
— Наш разговор с ним состоялся уже после вашего возвращения. Поэтому ваша записка была для нас, мягко говоря, неожиданной.
— В таком случае, Иван Корнеевич… — Я встал. — В таком случае я немедленно подаю заявление об уходе. Работать на эту рептильную технику не считаю целесообразным.
— Ну
— Меня? — Я медленно опустился на стул. — Да ведь я только что привел все мыслимые доводы…
— Чем больше доводов вы приводили, — неторопливо сказал Дубинский, — тем виднее было, что для вас имеет значение чистота самой идеи. Такими людьми у нас не бросаются. Поэтому если вы уйдёте, для нас это будет потеря, а для вас, поверьте, серьезная жизненная ошибка. Вы думаете, у нас в Союзе много специалистов по обучающим устройствам?.. Кстати, мне очень понравилось, что вам даже в голову не пришло напомнить мне о своей неостепененности. Начальник центра по нашей. иерархии приравнивается к заведующему лабораторией. А заведующие лабораториями у нас в институте, как правило, доктора наук и уж никак не меньше, чем кандидаты. Скажите честно: вы еще не думали о серьезном выходе в науку? Нет! А напрасно. Пора бы и подумать. Вы молоды, конечно, но это уже не та молодость, которая не оставляет времени для таких размышлений.
— Иван Корнеевич, — сказал я с нажимом, — разговор повернулся уже таким образом, как будто я принял ваше предложение. Между тем как после всего сказанного и написанного мною продолжение беседы в этом направлении принципиально невозможно.
— Не нахожу, Сергей Сергеевич. Ей-богу, не нахожу.
— Я категорически против машинного обучения на базе нынешней техники. Более того, я считаю, что организация ЦПО ни практически, ни теоретически не обусловлена. Обусловлена она лишь соображениями ведомственного престижа.
— Хотите со мной поссориться? — Дубинский улыбнулся. — Боюсь, что вам это не удастся. Соображения престижа — извольте. Не вижу в этом ничего зазорного. К престижу и приоритету надо относиться с почтением. Ведь через пять-шесть лет третий программированный бум, как вы изволили выразиться, начнется? Мы обеспечим надежный печатный и устный ввод — и навсегда откажемся от столь ненавистных вам кнопок.
— Придется перестраивать всю программу.
— Ну что ж, перестроите. Опыт к тому времени у вас уже будет. Но надо начать уже сейчас. Откажетесь вы — мы не станем искать человека со стороны. На стороне мы пока никого не найдем. У нас есть Илья Никитич Сумных, да. и Владимир Петрович Рапов еще пару лет может продолжать руководить работой.
— Тем более, Иван Корнеевич, — я снова встал, — я не вправе вас больше задерживать. Свою точку зрения я изложил, вы с ней не согласились…
— Да сядьте вы, наконец! — вспыхнул Дубинский. — Прямо институтка какая-то, а не научный работник. Нам нужен серьезный и далеко вперед смотрящий человек. Сумных чересчур осторожен, а Владимир Петрович… я буду откровенен: он наш старый работник, энтузиаст, но в этой ситуации с вашей запиской повел себя далеко не самым лучшим образом.
— Возможно, это я нарушил какие-то принятые у вас нормы?