Открывается внутрь
Шрифт:
…На самом деле мама – это та, которая…
…Которая, когда мне было шесть месяцев…
Тогда все складывается. Тогда понятно, почему все. Почему мама меня отдала бабке с дедом. И ее слова про детдом. И про папашу почему врет – тоже понятно. Не знает она, кто папаша. Если она сама не мама, то откуда папу-то возьмет?
И теперь Ася знает правильный вопрос. Она знает, что спросит в следующий раз, когда нальет маме красного сладкого. Нет-нет, она не спросит «кто моя мама» – уже лишнее. И не спросит «кто мой папа» – этот вопрос очевидно
– Мам, а мам, а как меня звали на самом деле?
Триста шестая въезжает на Автовский путепровод: внизу – рельсы, контейнеры, песчаные конусы, пестрые листья, тропинки, а наверху – тучи, в просветах – блеклое голубое небо и полосы белесых облаков.
Внезапно, глядя на мелькающие мимо автобазы, склады и электростанции, Ромка вспоминает, что в кармане у него осталось две мятные жвачки. Но если он вынет жову сейчас, то придется делиться с Дашкой. Если же он не поделится, то она затаит обиду. И зачем ему эта сестра, да еще старшая? Насколько было бы лучше, если бы их взяли только двоих, с Серым. Разве непонятно, что главный тут – он?
Так вот, значит, Ромке хочется жвачку, но он решает потерпеть, только чтобы с Дашкой не делиться; и он не знает, что Даша в это же самое время перебирает в кармане три утащенные у бабушки конфеты «Клубничные» и тоже предвкушает, – а между тем маршрутка въезжает на Зенитчиков, на каждом светофоре ненадолго останавливается, – вон общага, где они жили, и Ромка видит, как наравне с маршруткой какой-то мальчик бодро чешет по вытоптанной мокрой тропинке, мелькая за кустами. У мальчика такие же куртка и рюкзак, как были у Ромки, когда они жили еще с мамой, и Ромке очень хочется, чтобы это он сам и был и тогда, но на самом деле это другой мальчик, какой-то таджик вроде, черненький, – ой, да это не «какой-то» таджик, вдруг понимает Ромка, это же Давлат, бывший сосед их, а вот куртка и рюкзак – они не «такие же», они те самые, его и есть, только совсем уже драные и грязные, дальше просто некуда. И как только он это понимает, как рука сама тянется в карман за жовой, а там уж – че делать.
– Дашка, жову будешь?
– Спасибо, – говорит Дашка, – у меня конфетка есть. Кстати, хочешь?
2. Авангардная. Варя и Вера
В чистом поле, в белом поле было все белым-бело.
Потому что это поле
да, погода очень снежная
не выйти не то что с коляской, но и в слинге
спит как? спит плохо
ну так-то я ничего не вижу на первый взгляд, но если была потеря сознания
то без вариантов надо везти и все проверить
когда она упала?
в семнадцать сорок
Очень холодно, одновременно очень жарко. Младенец сосет. Бросает в жар и клонит в сон, одновременно озноб, потому что форточка открыта. Пахнет молоком и снегом. Клонит в
Это у вас микроволновка? – говорит врачиха, обходя стол на цыпочках и садясь.
Да! – Вера спохватывается и вытаскивает оттуда мясо.
И как, удобно? – врачиха пишет из свидетельства о рождении. – Высота примерно какая была?
Примерно вот такая. Я даже не ожидала от нее. Я не знала, что они в месяц уже переворачиваются.
Вот видите, вы не знали, – а сама пишет.
И стоял в том белом поле белоснежно-белый дом.
Вера до сих пор в ночнушке и халате, так с утра и не переоделась, не причесалась и не умылась. У Веры нет тела, есть только огонь и молоко.
Все, я написала, – говорит врачиха. – Ну что, поехали? Собирайтесь.
да, может, не надо, – слабо протестует Вера.
всё же в порядке
врачиха становится на пуанты и поднимает бровки домиком
если была потеря сознания…
вот одна мамаша тоже, – говорит она далеким ледяным голосом
Вера бросает слушать ее, и ужастик не доносится до ее неосвещенного мозга
до ее полузатопленного мозга
до ее занесенного снегом мозга
так сегодня и не успела поесть мяса-то
да и каши-то
так, чего-то похлебала – типа чаю чо-ли
Да я не знаю, – говорит Вера, – была ли потеря сознания-то
может, она просто так спала
или просто упала, но не кричала
Вера вспоминает еще раз тот момент сегодня
там на крыше, среди труб и снега, в белом небе, прыгали двое с ломиками
огромными сапожищами вышибали снег из кровли соседнего дома
по очереди: один – второй, один – второй
задорно, как на качелях
грох! – бух! – грох! – бух! – и над ними взвивался снежный буран
это было красиво, ярко, это было как театр
лиц не было видно, но Вера мысленно стала с ними там
что была бы наша жизнь, думает Вера,
если бы мы не могли быть где-то не сейчас, не здесь.
На Авангардную поедем, – трясет ее врачиха за плечо. – Эй! Ты слышишь меня? А?
потолок был белый-белый
звезды фонарей и звезды снежинок едут навстречу
или как будто в школьной столовой, сейчас будет пить компот, а в компоте отражается и лампа (желтая, как кусок сливочного масла), и лицо
Приехали.
Жестяная дверь с грохотом отъезжает.
Побыстрее, миленькая. Скорее вылезай, у нас еще вызов.
Вон туда, обогнешь здание – приемный покой.
ага-спасибо, – бормочет Вера
вдруг очень холодно
особенно выше левого сапога – задрались рейтузы
шапка сбилась на сторону с младенческого ореха
Вера останавливается и роняет свидетельство о рождении
ламинированный скользкий документ планирует в пушистый снег острым краем
Вера нагибается вместе с младенцем
теперь холодно повыше юбки – задралась куртка