Открывается внутрь
Шрифт:
Кстати, если уж говорить о тапках
то у Веры тапок нет и вовсе
и когда их с Долли, а точнее, Долли с нею вызывают на различные процедуры, то Вера ходит по всей больнице в носках
причем все глядят на ее ноги, а она сама на них совершенно не глядит, а, пританцовывая, шагает по линолеуму, плитке, шероховатому бетону со светской полуулыбкой: мне так удобнее
Процедур назначено много. Хотя Варя и отозвалась о больнице плохо, врачи тут кажутся Вере добросовестными. Они проверяют ее куклу всесторонне и при
– Я не хочу сидеть здесь неделю, – говорит она врачу. – Я хотела бы написать отказ.
– Вы уверены? Ладно, – отвечает молодой хирург. – Только у меня операция, я не смогу к вам зайти скоро. Я буду у вас между двумя и четырьмя. Ждите.
Вера ждет.
Долли сосет грудь. Варя разговаривает по айфону.
– Да она совсем уже, – говорит Варя в трубку. – Просто решила воспользоваться тем, что я здесь. Но это у нее не получится. Потому что, когда человек совсем уже сторчался…
Вера воображает себе жизнь Вари. С пьяными драками. Со сторчавшимися конкурентками, такими же детдомовками. А сама она? А что за беременность? Готова ли она была сохранить ребенка?
Все ответы Вера знает внутри себя. Спрашивать не о чем. Варя врет и блефует, но Вера чует, что во всем этом – правда.
Единственное, чего не знает Вера: это не просто выкидыш, воспитки незаметно скормили Варе таблетку мифепристона, с чаем, – надо им, чтобы дети рожали.
Но, скормив, сделали вид, что это выкидыш, разумеется. Но этого не знает и Варя, поэтому Вере тем более невозможно знать.
Вера сидит, кормит Долли и не отрываясь смотрит на Варю
на то, как она с трудом ворочается
на бурые пятна ее простыни, одеял
вдыхает запах бурых комковатых джинсов, уже засохших до твердого состояния на жаркой батарее
входит в Варину жизнь, входит, входит, входит
кока-кола – папа принес
(у Веры нет и не было никакого папы, мама тоже на том свете, как и у Вари)
– Я в пятом классе, – говорит Варя равнодушно, – из детдома, значит, позже выйду. Если школу не закончил, тебя до двадцати трех лет держат.
Вера лежит закрыв глаза
изнанка век – в пятнах солнца от тополей, в тополином пуху, в зимний полдень – представляет себя Варей – как изымают, уводят и как сижу, курю, семки, магазин двадцать четыре часа, – в зимней больнице, в январе, лежа на железной сетке кровати и глядя вверх, в стандартный потолок – лежа у стены, на которой нацарапаны палочки (дни до освобождения предыдущих сидельцев).
Как-то
Одна короткая серия палочек особенная. Рисовали ее с сильным нажимом, так что краска кое-где процарапана насквозь, и зачеркивали тоже энергично, яростно. Кажется, что это уже и не палочки, а какие-то люди, взявшиеся за руки, уходят вдаль: большой, поменьше, еще поменьше.
в бурых пятнах
запястья к делу отношения не имеют, потому что это ее ранили чуваки, которые дрались с ее мальчиком, а она пыталась разнимать…
а точно ли врала? А может, врала и правду
и Вере кажется уже, что она входит в Варю совсем, с потрохами
это как выпить два литра кока-колы на спор в один присест
вот как те два литра, вмещает Вера в себя всю эту жизнь залпом – и уже не может совсем из себя изблевать, как ни тошнит под веками и во лбу
закроешь глаза и видишь то же самое
и свет за окном становится определенным, дневным, уже два часа, полтретьего, а врач все на операции – небось, забыл о нас, – уже три, и Вера, преодолевая оцепенение, понимает, что надо действовать, надо что-то делать
Больница построена из одинаковых модулей, поставленных рядом и друг на друга с некоторым смещением, так что ты вечно переходишь из одного в другой.
Когда Вера выходит из палаты, она видит, как за девочкой-с-эпилепсией приехала мама. Это благополучная девочка, вроде нее самой, только помладше лет на восемь, – до этого они сидели с подругами на полу у стены в предбаннике палаты и о чем-то болтали, а теперь она (Лиза Цурканова, Верина память восстанавливает строчку в журнале, увиденном на отделении) радостно бросается маме на шею
хлопоты, сейчас они уедут
а мы?
Вера идет искать нейрохирурга, давшего ей обещание. Но больница огромна, а врача она в лицо не помнит. Поиск обречен на неудачу
а между тем начинает темнеть
в какой-то момент Вера понимает, что ей не справиться по всей форме
она одевает Долли, собирает свои бумаги и решает уйти, просто уйти
– Я не могу здесь остаться еще на день, – говорит она сама себе (Варя апатично зырит в айфон, ее плотные губы сжаты, лицо спокойное и угрюмое). – У меня работа ребенок
тяжелый, белесый февральский день, обложенный облаками, мороз
она бросает последний взгляд на башню Федерация, уже пустую
на комки пересохших штанов и сальные густые волосы Вари
на бурые пятна, мятые заломы
Вера что-то говорит, стоя посреди палаты, как будто по-прежнему ждет
она говорит, а сама оцепенела, ей снова жарко, ей еще идти, идти
Долли уже, извиваясь, начинает хныкать
и Вера, продолжая говорить, расстегивает дубленку и дает ей грудь