Открывая новые страницы...(Международные вопросы: события и люди)
Шрифт:
Позволю себе привести здесь один из эпизодов, участником которого мне пришлось быть.
Во время пребывания Мао Цзэдуна в Москве в феврале 1950 года наше культурное ведомство решило поближе ознакомить китайских друзей с духовной жизнью столицы. Сочли, что нужно начать с гордости советского балета — «Красного мака» — в Большом театре. Сюжет балета, как известно, связан с жизнью Китая, по крайней мере в этом убеждены авторы и постановщики балета. Для полноты впечатления на спектакль был приглашен сам Глиэр, автор музыки «Красного мака».
По каким-то обстоятельствам — думаю, вовсе
Группу китайских друзей возглавил известный идеолог Чэнь Бода. Сидя в ложе для почетных гостей, китайские товарищи проявили повышенный интерес к постановке и постоянно обращались ко мне с различными вопросами, порой довольно деликатными.
— Скажите, а что это за чудище? — внезапно спросил меня Чэнь Бода, когда появился исполнитель роли сутенера в шанхайском ночном заведении.
Я объяснил, как мог, но он не унимался.
— Неужели это страшилище — китаец? И остальные тоже китайцы? Это вы так их себе представляете, такими нас изображаете? И вы, кажется, испытываете радость?
Мне пришлось сказать ему, что у каждого свое зрение, свое видение. И что иностранцам очень трудно исполнять роль китайцев. Приходится гримироваться…
— Разве дело только в гриме? Посмотрите, как он вообще выглядит, как он ведет себя. Это же чудовищно… — не успокаивался Чэнь Бода.
И чем далее развивался сюжет балета, тем больше возникало вопросов и недоумений у профессора Чэнь Бода, который примерно на середине спектакля «в сердцах» выразил желание покинуть Большой театр.
Не буду подробно описывать наших трудов, чтобы удержать китайских гостей, как говорят дипломаты, от скандального демарша.
По окончании представления нас пригласили в кабинет директора Большого театра, где, как полагается, было сервировано угощение для дорогих китайских гостей.
Дальнейшее развитие сценария лишь усугубило и без того печальное положение дел. Великолепная мебель — позолоченные столы и бархатные кресла, предусмотрительное обхождение прислуги, внимание и гостеприимство, казалось, нисколько не интересовали Чэнь Бода и его сопровождение. Воцарилось странное молчание вместо живого обмена впечатлениями о балете.
Хозяева, разумеется, ждали комплиментов и похвалы из уст благодарных китайцев, для которых специально устроен показ «Красного мака». Но они загадочно молчали. И тогда я по праву сопровождающего попросил Чэнь Бода сказать что-нибудь о его впечатлении.
— Прошу меня извинить, — начал Чэнь Бода, — но само название балета «Красный мак» нас несколько обескураживает. Дело в том, что растение маканнами китайцами воспринимается как олицетворение опиума. Быть может, вы не знаете, но опиум — злейший наш враг, потому что он веками губил наш народ… Извините, я не хотел вас обидеть…
Мы покинули Большой театр, чтобы больше уже не возвращаться туда. Наши китайские друзья не пожелали более знакомиться с шедеврами театрального искусства в Москве.
Посещение Большого театра китайскими друзьями закончилось тем, что балет «Красный мак» был временно снят с репертуара. Но после изменения названия спектакля на «Красный цветок» балет продолжался. А в остальном… без перемен.
Не
Не берусь измерять ущерб, который наносят подобные явления нашим духовным связям с зарубежными странами. Но убежден, что проблемы культуры и сотрудничества в духовной сфере нам следует ставить не на самый последний, а на первый план. Ведь практически именно с культуры начинаются отношения, духовное общение людей и народов, взаимное узнавание, сближение, понимание и сотрудничество между людьми. Лишь после этого развиваются торговые, экономические и другие отношения. Это тем более существенно для такой страны, как Советский Союз, создающей мир высших духовных ценностей.
…И теперь, и раньше мне казалось, что у Сталина обостренная подозрительность. Какая-то патологическая мнительность. Он никому не доверял. Каждого готов был считать неблагонадежным, в каждом видел злонамеренность. И я предпочел быть предельно осмотрительным и осторожным, чтобы не давать ни малейшего повода для сомнений.
Каждая встреча Сталина с Мао Цзэдуном приносила нечто неожиданное, непредсказуемое. Содержание бесед всецело определялось хозяином, который, однако, никогда заранее не раскрывал темы разговора. Обычно беседа начиналась, скажем так, с отвлеченных сюжетов. То ли гость проявлял интерес к чему-либо, то ли хозяин по своей инициативе затрагивал какой-нибудь вопрос.
Так, в процессе собеседований обсуждалась программа языка и мышления. Сталин вообще высказывался в духе известной своей работы по языкознанию. Основная идея состояла в том, что язык как средство сознательного выражения мысли нечувствителен к классовой принадлежности людей. Любой человек может говорить на любом языке, в том числе и на языке Пушкина, Толстого, Достоевского и так далее. Все здесь определяется образованием и личными интересами.
Примечательно, что Мао Цзэдун в свою очередь развивал мысль о том, что китайская иероглифика и язык, при всей сложности овладения, в действительности открыты всем, каждому человеку, если есть желание их постигать и совершенствоваться в них, независимо от социального положения, классовой принадлежности. Другое дело, не всякий китаец мог получить необходимое образование и овладеть иероглификой.
— Товарищ Федоренко, — обратился ко мне Сталин, — подойдите ко мне с вашей тарелкой.
Когда я приблизился к нему, он, как обычно, не глядя в мою сторону, сказал:
— Возьмите это кушанье. Редкое это блюдо. Возможно, вы отведаете его первый раз в жизни… Первый и последний, как говорится.
Разумеется, я поблагодарил за угощение, но тревожная мысль сверлила мое сознание. Не могло не настораживать то, что официантка, показывая блюда хозяину, о чем-то с ним шепталась, а потом, вместо того чтобы отнести это блюдо и поставить на сервировочный стол, поставила блюдо около Сталина.