Откуда соколы взлетают
Шрифт:
— Кем работает этот товарищ?
— Пока он учится, но уже заместитель секретаря райкома комсомола на общественных началах.
— Толковый парень! Большой из него человек будет!
Разъяснять политику партии по кооперированию сельского хозяйства в район приехал представитель Уральского обкома партии товарищ Линьков. Ходил он по станице в длинной кавалерийской шинели, шапке-кубанке, отороченной серым барашком. Смело заходил в дома, подолгу беседовал, уяснял, как люди понимают идея коллективизации, что думают, что говорят. Два дня провел в сельхозартели «Коминтерн», созданной
Все это время станица жила в каком-то напряженном ожидании. И вот на базарной площади появилось объявление, что в клубе будет выступать представитель Уральского обкома партии товарищ Линьков.
Вечером в клубе было полно народу. Звериноголовцы, особенно молодежь, любили собираться здесь по субботним и воскресным вечерам. Привлекали духовой оркестр, театр с профессиональными артистами, самодеятельные кружки, диспуты, политучеба.
На лекции и доклады приходили люди постарше. Послушать новости, покрасоваться на миру в обновке. Говорили обо всем: кто купил коня, кто борчатку сшил, где лучше катают пимы и выделывают овчины, почем пшеница в Кургане и мясо в Киркрае. Станичные балагуры и острословы околачивались здесь постоянно. Им бы зубоскалить, побывальщины слушать да лясы точить.
А ныне порядок особый. Полы выскоблены до желтизны. На стенах и под потолком лампы-молнии, стол на сцене под зеленым сукном. В зале ни одного свободного места, мужчины уселись и на полу, привалившись спинами к стене.
В президиуме районное руководство и Линьков. Представитель обкомпарта, худой, с посиневшим от холода лицом. На гимнастерке — орден боевого Красного Знамени.
— Ну, этот начнет рубать, — шепчет кто-то в зале, — видать, из наших, боец, не портфельщик.
А секретарь райкома уже предоставил Линькову слово.
— Переломный момент переживает сейчас Республика Советов, и мы с вами, товарищи, — спокойно начал он. — Интервентов мы вышвырнули, беляков победили, землю отдали трудовому народу. Десять лет после революции прожили, залечиваем помаленьку раны, заводы восстанавливаем, свои тракторы делать начали, а накормить народ досыта все еще не можем.
— И не накормите, пока у власти голодранцы стоят! — крикнули из зала. — Только делом займись, тебя в Совет тащат, ограничения под нос суют. Это нельзя, это не положено, это супротив закона! Вот потому вместо хлеба теперь лебедой да охвостьем и кормимся.
— Ну, Евсей, оно и видно, что ты на лебеде сидишь. Морда, то и гляди, как помидор, треснет.
В зале захохотали. Но говорун не унимался:
— При прежней-то власти, царе-батюшке, сибирской пшеничкой все базары были завалены. Сами ситный хлебушко кушали, и города кормили, и за границу везли. При деньгах были и при товаре. У нонешней власти лозунг один — все пролетариям! Мы разве против, чтоб рабочих кормить? Ни в жисть! Пожалуйста! А вот комитетчиков, которые на заседаниях штаны просиживают, да лодырей, которым комитет бедноты разных льготов навыдавал, кормить не обязаны. Видите ли, дрыхнуть им надо, пока солнышко в пузу не упрется, работать по восемь часов в сутки. Это в деревне-то, да в страдну пору?! При таких порядках себе на прокорм хлеба не вырастишь, не то чтоб городу его дать. Голодранцы лето в тенечке проспят, а потом тем,
— У тебя, Евсей, видать, от надрывной работы брюхо-то, как у беременной бабы, расперло, ни один ремень не сходится, — перебил горластого Шеметов. По залу снова прокатился хохот. — Ты же больше на базарах толчешься, чем в поле. Подешевле купишь, подороже продашь. Денег не пожалеешь, если выгоду почуешь. Это ты же летось горлопанов подпоил, чтобы на сходе твою линию гнули. И настояли с дружками, чтобы покосы не на едоков, а на поголовье скота делили. А у тебя скотины — табун целый, вот половину поймы и отхватил. Сенокосами на конях ее выпластал да батраков нанял сметать. И опять с сенцом. Сам не косишь, сам не возишь, а лучше всех зимуешь.
— А ты на полноту мою не при, не от лени она — от болезни сердца. А коней хорошо кормлю, так как же иначе, я же договор подписал, для Красной Армии их рощу. Благодарность за это имею. Вот!
— Ну, не только благодарность. А и деньги хорошие.
— Так ведь и ты не задаром робишь.
— Доспорите опосля, — стучал по столу председательствующий, — а сейчас, товарищи, Линькова давайте будем слушать.
— Вот только что в реплике из зала, — сказал Линьков, — высказана очень глубокая мысль о роли машин в сельском хозяйстве. Действительно, без сенокосилки, литовкой, да еще один, много не накосишь, а косилка есть, конные грабли тоже — вот тут попробуй тебя рукой достать?
По Курганскому округу на сто хозяйств — всего сорок три плуга. А у бедноты, которая составляет половину населения, и того меньше: на сто дворов одиннадцать плугов и семьдесят лошадей. Зато зажиточные хозяева, засевающие по десятку десятин и больше, имеют на сто дворов сто двадцать плугов, практически все жнейки, сенокосилки, сеялки и четыреста десять лошадей. Вот при такой арифметике попробуй добейся равенства и братства, за которые мы дрались в революцию и на фронтах гражданской войны.
Теперь тракторы стали делать. А кто их купить сможет? У кого на лошадь и коровенку не хватает, к трактору и не подойдет. Опять же их купит тот, кто побогаче. Купит и с помощью техники, что рабочие люди на заводах для крестьянства делают, будет для себя прибыли из бедноты выжимать.
Так что, как тут ни крути, бедному мужику в одиночку из нужды не выкарабкаться. И это неопровержимый факт. Путь к хорошей жизни у нас один, и лежит он через кооперацию, объединение сил и средств трудящихся крестьян. На этот путь и нацеливает нас Пятнадцатый съезд партии большевиков. На него нам и надо равняться.
Сообща купив технику, распахав межи, крестьянство наших сел способно резко увеличить запашку земель, производительность труда, производство хлеба и других продуктов сельского хозяйства. Через товарищества по совместной обработке земли, сельхозартели и колхозы мы можем добиться улучшения жизни всего народа.
— Если кооперация и колхоз — путь к зажиточной жизни и счастью, пусть голодранцы и кооперируются, строят эту хорошую жизнь. А мы и без колхозов проживем, не умрем с голоду, — неслось из зала. — Кто день и ночь робил да наживал свое хозяйство, тому не с руки объединяться с теми, у кого и объединять-то нечего, окромя рта и зубов.