Откуда соколы взлетают
Шрифт:
— Не бойсь, Евсей, не сопрут, — засмеялся Шеметов, затягивая на брюках ремень. — А и сопрут, так у тебя не убудет, не на последнем сидишь. Вчерась ехал лугами, так на твоих стригунов засмотрелся. Не жеребята — птицы. А трехлетки, те просто мечта, хоть под седло, хоть в упряжку, да только вожжи крепче держи, чтоб усидеть.
— Вам, голодранцам-коммунарам, только бы зубы скалить да зенки на чужое добро пялить, и боле нет забот. Ваших-то доходяг красть не станут, никто не обзарится. До холодов поездите, а с морозами они сами ноги протянут. Видел я, сколько
— Не дрожи, Евсей. Ребята давеча бегали за реку, сказывают, переселенцы это, из Киркрая едут. Хохлы, не цыганы. Оденусь вот и тоже до них дойду. Может, людям помощь нужна.
— Помощники, тоже мне… — казак сплюнул, выругался и засмеялся. — Самим-то жрать нече в коммунии вашей, а тоже мне — помогать… — Он дернул поводья и зарысил в станицу. Потом придержал коня, оглянулся и попросил:
— Если переселенцы заработать хотят, пусть ко мне приходят. Найму сено метать. Заплачу мукой.
Шеметов обул сапоги и пошел через мост за реку.
На поляне готовились ужинать. На самотканой холстине стояли три глиняных блюда: два с ухой, одно с рыбой. В глиняной плошке горкой краснела клубника. А вокруг, поджав ноги, по-киргизски калачиком сидели седобородый дед, трое мужчин и ребятишки. Женщина разгребла золу костра, вынула из напрокинутых друг на друга сковородок лепешку, ласково посмотрела на гостя и певуче заговорила:
— Кочувамши вот який хлибиц пичь научилысь. Джалпак зовется. Сидайте, мил чоловик, з нами повичеряты, чим бог послав.
— Спасибо. Я ужинал уже, — смущаясь от неожиданного приглашения, проговорил Шеметов.
— Тоди испейтэ чайку з ягодкамы, що диты понасобиралы.
А ребятишки сдвинулись уже к одной стороне холстины, освободили место напротив деда. И Шеметов сел. На него смотрели с любопытством. Разговор начал дед.
— Кравченки мы, украинцы. Счастьи свои шукаемо по зимли, да побачить не можемо. Зовут мэнэ Микитой, а то диты мои — Пантелей, Павло да Анисий. А цэ сношка моя, Мария, кормилица наша, а цэ внучатки. Скилько идимо и откэдова разом и ни скажэ. Як в четырнадцатом годи сдвинулысь с Днипровщины, с ридных мист, так всэ и блукаем. А счастья як не було, так и нэма.
Ели неторопливо. Друг за другом черпали уху из одного блюда мужчины, мать с детворой — из другого.
Действительно, не повезло Кравченкам в далеких привольных краях. В 1914 году поездом приехали они в Семипалатинскую губернию. Поселились в деревне Пахомовке Павлодарского уезда. Как и многие другие переселенцы, напахали в степи из дернины пластов, сложили из них хату, вымазали ее глиной, побелили. Вскопали и засадили картошкой да тыквами огород. Жить бы и можно. Землицей тоже их наделили. Степь широкая, паши да паши. Да вот беда — лошаденка в хозяйстве одна. Плуг на три семьи один. Распахивать наделы пришлось в складчину с соседями.
Работали поначалу азартно: впервые в жизни своя земля! Правда, пашется трудно — целина. За месяц работы рубахи поистлели от соленого пота и солнца, да и лошади
Наделы еще не вспахали, а тут из волости прискакал вестовой.
— Беда, люди! Война! Германец на Россиюшку нашу напал! Велено немедля всем чередным в волость явиться!
Пантелей уходил на войну. Всей семьей вышли проводить его за околицу. Дед Никита, перекрестил сына.
— Ну, с богом, Пантелей. Постой в бою за царя и отечество!
Мария, будто неживая, стояла с маленьким Федоткой на руках, в ее юбку вцепился ручонками двухлетний Гришатка, жались к бабке Агриппине старшие дети Пантелея — Федор и Иван.
Ушел Пантелей Никитич и как в воду канул. Никаких вестей. Зима в тот год забуранила рано. Снега до крыш замели притихшую Пахомовку. Призвали на войну и Павла. Дед Никита сменял последнюю лошаденку на корову. Пришлось жить молоком да огородом, за хлебушек работали в людях.
Весной 1916 года, как-то к вечеру, в землянке Кравченко скрипнула дверь. Через порог шагнул на костылях бородатый солдат.
— Пантелей! — заголосила от радости Мария. А дети с испугом смотрели на солдата, не признавали отца.
И с возвращением хозяина семейство Кравченко не разбогатело, не выбилось из нужды. Чтобы работать на земле, у Пантелея не было ни коня, ни здоровья. Тяжелое ранение и контузия забрали у бывшего пахаря все силы.
Тяжкие испытания свалились на семью Кравченко и в 1918 году. Адмирал Колчак провел тотальную мобилизацию по Сибири и Казахстану. Деда Никиту забрали в ездовые, а Павла в пехоту. Оба они бежали к партизанам. В Пахомовку нагрянули каратели, искали дезертиров. Они запороли до смерти бабку Агриппину, арестовали и увезли в Павлодар Пантелея Никитича, там он отсидел в тюрьме больше трех месяцев.
Вернувшись домой после разгрома Колчака, дед Никита и Павел не захотели больше оставаться в Пахомовке. Дед Никита все чаще стал поговаривать о возвращении домой, на Днепровщину. Весной 1923 года две повозки отца и братьев Кравченко, груженные немудреным скарбом и ребятней, выехали из села и вслед за солнцем покатились на запад. В семье Пантелея Никитича к этому времени добавились две дочери, Анна и Ольга. И вот теперь, в середине лета, семья Кравченко остановилась на берегу Тобола подкормить лошадей, а посчастливится — и хлебушка заработать.
Дед Никита, закончив рассказ про горькую судьбу свою, молча сосал трубку, смотрел на костер, и думы его были уже где-то далеко-далеко.
Разговор повел Пантелей:
— Дуже прыморылись мы за дорогу. Ихать дале силов нэма. Хлиб кончився, гроши тоже…
— Оставайтесь в Зверинке, — советовал Шеметов. — Край наш привольный! Общество землю выделит. Люди у нас добрые! Школа есть, ребятишек учить надо. Захотите, можно и в коммуну к нам записаться.
— Школу мы днем бачилы, храм святой тоже. А що цэ такэ, коммуна?