Отложенное самоубийство
Шрифт:
Колокола вдруг звонят и возвращают в реальность. Провожаю уплакавшихся стариков к выходу. Не хочу больше никого видеть, слышать. Слишком тошно. Пока не передумал, выстукиваю на клавиатуре лаконичное сообщение для Кальта. «Ваше предложение все еще в силе?» Отсылаю. Плохое начало не к доброму концу. Но у таких историй и не бывает хорошего начала. Искусственно бодрюсь: может быть, вечером все-таки исполнить фантазию на тему чисто немецкого ужина?
Глава 8
Второй
Насвистывая мелодию похоронного марша под унылый аккомпанемент колоколов, собираю себя в гости к псевдоманьяку. Впрочем, это только мнение Крюкля. Сегодня суббота, время после обеда, жиденький дождь. Да еще и тринадцатое число. По-хорошему — сидеть бы дома и выть от тоски, но в среду я послал Кальту сообщение, и он на следующий день оперативно ответил: «Жду вас в субботу, тринадцатого октября, в четыре часа». Ну, что же, я сам напросился.
К Кальту меня опять повезет Лана. В пятницу мы созвонились, и женщина-кошка согласилась. В субботу она свободна и дорогу уже знает. Крюкль пока никак себя не проявлял. Затаился, гаденыш. Ну, что же, попробую узнать у Кальта, кто на самом деле убил Ханса и Гретель Райнер. Вдруг Крюкль ошибается, и это не Беа? Может, убийца до сих пор оскверняет своим присутствием необъятный круг земли? Мало-помалу загадка пропавших детей начинает меня увлекать. Да и призраки не дают отвлечься на сторону. Сознание их не фиксирует, но они где-то здесь. В какой момент они снова появятся?
А может, никакой загадки и нет? И Кальт действительно маньяк и убийца? Пусть даже только Ханса и Гретель? Кому-то этого мало, что ли? Этот Алоис Кальт — как стакан с водой. Для одних стакан наполовину полон, для других наполовину пуст. Но от точки зрения сама вода в нем не меняется. Для кого-то Кальт чудовище, для кого-то невинный узник, а что такое Алоис Кальт на самом деле?
Опять костюм, рубашка, галстук в тон. Как я не люблю дресс-код! Ну почему в тюрьме нужно быть одетым как на Каннском кинофестивале? Пусть даже в домашней тюрьме минимальной строгости, как у Кальта. Какой-то изуверский культ: «К совершенству через галстук!»
Завтра с Федей еду на «шрот». Не забыть поискать колесо для велосипеда Лукаса. Нужно поговорить с Мариной. Поговорить с Агафоном. Если представится возможность, хорошенько отдубасить каркушу Крюкля. Сплошная скука. Серость будней красит в свой понурый цвет будущее. Лишь встреча с Кальтом прерывает монотонность моих планов.
Лана ждет меня в «Кашкае» у церкви. Как всегда! Хи-хи-хи! Она опять красавица. Мини-юбка с кружевом по подолу, темно-синий жакет, серебро вычурных сережек сияет из-под иссиня-черных, как лепестки гиацинта, локонов, витые перстни на пальцах. Туфли на высоком каблуке завершают бесконечно длинные ноги. «Такие бы ноги, да мне на плечи!» — машинально мелькает в голове. Я же все-таки мужчина! От сногсшибательности Ланы у меня стойкая обалделость.
— Халлёхен, мурзичек! Поехали?
— Поехали!
Типа, едем. Как в прошлый раз — бешеные
На этот раз «Мерседеса» Крюкля не видно. Он и так, наверное, знает про мою встречу с Кальтом, зачем зря жечь дорогой бензин? Логично.
Калитка нетерпеливо жужжит в ответ на мой звонок. Дальше все как тогда — цветочная лужайка, дорожка из плиток, высокая туша Кальта на крыльце. Руки не подаю — рано еще.
— Сервус!
— Сервус!
Заходим в кабинет. Садимся. За ту неделю, что мы не виделись, Кальт не успел неузнаваемо измениться. Все такой же старый, дряблый, пузатый, мертвенно-бледный тролль. Он несмело мне улыбается:
— Спасибо, что приняли мое предложение. Вы моя последняя надежда!
Как трогательно. Лишь бы не разрыдался у меня на плече.
— Давайте ближе к делу. Что вы можете мне рассказать такого, чего нет в вашем деле?
— Может быть, кофе? Разговор будет, наверное, долгим, — осторожно предлагает Кальт.
Я отказываюсь. Не хватало еще мне с маньяком кофе распивать! Достаю диктофон и кладу его на стол между нами. Включаю. Теперь Кальту ничего другого не остается, как сцепить пальцы в замок и начать рассказывать:
— Вы, возможно, уже знаете, герр Росс, что все те преступления против детей, в которых меня обвиняли, совершил Максимилиан Грубер. Жуткий тип, бывший конюх. Мизантроп с паранормальными видениями!
Я молча киваю. Мизантроп с паранормальными видениями, говоришь? Так и про меня можно сказать.
— В прессе тогда писали, что, когда гамбургская полиция ворвалась к нему домой, Грубер заканчивал разделывать тело очередной своей жертвы. Ее голова лежала на подоконнике за занавеской, прикрытая простой газетой. А по поводу мяса Грубер заявил, что это — говядина!
Кальт переводит дыхание. Затем продолжает:
— Так вот. Грубер признался во множестве убийств детей и подростков. Показал, где и каким образом он совершал свои злодеяния. У него в доме нашли орудия преступления со следами крови, волос, кожи жертв: ножи, кастеты, молотки, топоры, дубинки, подковы, арматуру… После этого с меня сняли обвинения почти во всех убийствах. Кроме убийства брата и сестры Райнер!
Кальт опять делает томительную паузу. Тяжело и хрипло дышит. Да, видно, что здоровья у старикана нет.
— Грубер отказался признать себя виновным в смерти Ханса и Гретель. Более того, у него оказалось алиби на тот вечер, когда дети пропали. И, таким образом, я остался за решеткой.
— Так вы убили этих детей или нет? — задаю я Кальту прямой вопрос.
Некоторое время он молчит. Собирается с силами. Потом почти шепчет:
— Нет.
— Но знаете, кто это сделал?
— Да, знаю.