Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
Шрифт:
"Санюшенъка, дорогой!
Я уже написала тебе, как горячо молилась, когда ты был у отца Всеволода и Николая Ивановича. И вижу, что я была услышана, что Бог есть! Ведь ты сказал Николаю Ивановичу (он все свои аргументы повторил мне): "Вы меня не убедили, но поколебали".
Так пусть же колебание это не будет у тебя мгновенным импульсом!
Я не в состоянии жить с сознанием, что официально, перед людьми, отвергнута тобою. Все равно при этом 25-летнее общее прошлое наше зачеркивается. Для
Сначала только любя, потом любя и страдая (в чем и свою долю вины я признаю), я разделяла с тобой все опасности, все риски, никогда ни в чем не останавливала тебя, никогда ни в чем не подвела. Значит, это было внутри меня, это была и моя жизнь тоже. Я не могу от нее отказаться, я могу ее только продолжить, продолжить хотя бы только внутри себя. Расплаты же за это внешней я не боюсь никакой, я к ней готова. Я хочу нести ответственность за всю прожитую с тобой жизнь! Потому что это была, есть и останется моя жизнь...
Именно тем путем, которого ты хочешь и который считаешь лучшим для меня (ни за что не отвечаю, спокойно занимаюсь мемуарами), я теряю все, совсем все. Для меня это - не выход, не спасение, а... гибель!..
Дорогой мой! Не совершай этого безумного шага! Не распинай меня! Будь милосерден!
Я люблю твое будущее дитя. Но все же - он плод греха (ведь он мог и не от нее родиться; ты ведь сказал Веронике, что "пожалуй, это лучший из вариантов"). Почему же Я ОДНА, прямо к этому греху непричастная, должна нести расплату?..
Я, особенно пока для меня все так болезненно (а потому я срываюсь часто), буду с тобой очень мало видеться; в "Сеславине" бывать в те дни, когда ты будешь бывать в Москве, а тебя видеть лишь тогда, когда во мне будет одна доброта только. Я ведь полна ею все время, пока ты не жмешь на меня, идя для этого то на ласки, то на угрозы ("Потеряешь душу мою навсегда"). Потому так тяжела была наша последняя встреча и для тебя, и для меня - тем более для той меня, к которой вернулись иллюзии.
Нет, отбросим этот путь. Я отказываюсь от борьбы между ею и мною, отказываюсь от иллюзий...
Но сними с меня хотя бы это мучение. Не отторгай меня от себя официально.
У меня и сейчас нет зла к ней. А если ты пойдешь навстречу моим мольбам, мое сердце будет для нее открыто...
Не думай намного вперед! Само развитие жизни подскажет, а Бог поможет выполнить!
Прислушайся к моей просьбе, к моей мольбе, к моей молитве. И я буду такой доброй, такой жертвенной, какой ты меня еще не знал!".
Встреча с мужем происходила у нас на перроне Белорусского вокзала. Он торопился. Впереди его ждало какое-то деловое свидание.
Саня стал подводить итоги посещений им моих заступников: Всеволода Дмитриевича и Николая Ивановича.
–
И он сознается, что завтра хочет ехать в Рязань (уже есть билет) и подать в суд заявление о разводе. Если не произойдет никаких событий заберет его назад...
– Нет, нет, подожди. Прочти сначала письма: мое и Сусанны Лазаревны. И не отвечай ничего сразу. Подумай над ними, - молю я.
Александр Исаевич быстро прочел оба письма. Сказал:
– Ничего нового в них не вижу.
Продолжает меня убеждать со всякими смягчениями.
– Напиши то, что обещаешь. Не в виде расписки, разумеется, а в виде письма!
– попросила я.
Саня стал писать тут же, прямо на коленях:
"Дорогая Натушенъка!"
Увы, письма этого у меня нет. Но в нем было приблизительно следующее: "Я обещаю тебе, что по истечении октября-ноября, если событий не будет, заберу из суда свое заявление. Дело может возобновиться лишь при твоем согласии..." и т. д.
Муж просит, чтобы я дала ответ - ехать ли ему в Рязань или нет - в тот же день, позвонив в десять вечера к Чуковским (он будет там!). Он понимает, что мне захочется посоветоваться, да и самой подумать...
Расстались. Мне все же стало как-то легче. Я даже зашла в "Блинную" подзакусить. А потом поехала к Кобозевым. Прочтя Санино письмо, Николай Иванович сказал:
– Виктория! Нельзя требовать уступки до конца, что-то должны уступить и вы... Передайте ему, что Бог в нем победил!..
Я ожила. Даже впервые поиграла у Кобозевых на пианино. Целовала Николая Николаевича...
К Теушам я вошла со слабой улыбкой на лице. Они поражены. Садимся в кухоньке на диване. Прежде чем показать письмо, начала рассказывать. Но меня тут же прервал звонок. Сусанна Лазаревна пошла открывать дверь. На пороге... мой муж. Извинился, что беспокоит так поздно (был десятый час). На лице - не улыбка вовсе, а страшная напряженность какая-то... Объясняет: ему надо со мной поговорить.
Нас оставили с ним вдвоем в кухне.
– Давай посмотрим еще раз бумажку. Я написал наспех.
– Ты что... отнимаешь?
– вся сжалась я.
– Давай посмотрим письмо.
– Тогда будем говорить втроем, с Сусанной Лазаревной.
Перешли в комнату. Вениамин Львович вышел. Мы все трое как наэлектризованные.
Снова - просьба дать письмо. Протянула как приговоренная...
Александр Исаевич быстрым, решительным жестом положил его во внутренний карман пиджака.
– Надо кончать с векселями! В Рязань - не еду. Отдадимся на волю Божью, как предлагает Николай Иванович... Я дал слишком большой темп.