Отмороженный
Шрифт:
Все просачивается сквозь пальцы. Невозможно ничего удержать. Ведь еще пару дней назад Горюнов был в Москве. Что стоило предъявить ему уже готовый с Божьей помощью фоторобот?
Надо взять себя в руки и кончать с этими капризами.
Я снова набрал номер Горюнова.
– Капитан Селезнев у телефона.
– Это опять я… – сказал я сдавленным голосом.
– Простите, кто это – я? – вежливо поинтересовался капитан Селезнев.
Спасибо, хоть не бросил трубку.
– Из Генпрокуратуры. Извините, что вам наговорил.
– Когда? – осведомился капитан после паузы.
– Еще вчера, – сказал я.
– Понятно. Так что я должен ему передать?
– Во-первых, не то, что я наговорил, – сказал я. – Во-вторых, в его интересах будет с нами связаться. Пусть отдыхает там, где отдыхает, но пусть обязательно найдет возможность связаться со мной.
– А что-нибудь…
– Нет, ничего. Он чист. Просто нужен как свидетель – и ничего больше.
– Я передам, – сказал вежливый капитан и положил трубку.
Ночью в семейной казарме лейтенант Тягунов выяснял отношения с молодой женой. Преимущественно шепотом.
– Теперь запрешь меня здесь, да? – спросила Алла.
– Тебя запрешь…
– Ну, Павлик, здесь такая скучища. Я не спорю, я за тобой хоть на край света, как обещала… Но я все-таки Гнесинку закончила. Это когда еще ты у меня станешь министром или маршалом! А пока ты лейтенант – что хочу, то и делаю. Понял?
И тут же оба вздрогнули от смеха, донесшегося из-за фанерных перегородок, о которых они запамятовали.
– Чего захотела! – послышалось слева. – Маршалом… Я своего старлеем никак не сделаю.
– Так то ты! – отвечали справа. – У твоего лейтенанта папа не генерал, а сама писарю отказываешь… А кто ему понравится, того хоть генералом сделает. И никого не спросит.
Алла прыснула, прижалась теснее к мужу. Ну, попали… Все – всё слышат. Никакой личной жизни.
И тут под окном послышались переборы гитары. Чей-то голос запел «Серенаду» Шуберта.
Алла приподнялась на локте.
– Боже… Шуберт? В этой дыре? Кто так поет?
– Легок на помине… – ворчит справа мужской голос. – Писарь наш, кто еще. Как новенькая ему понравится, сразу серенады ей поет.
– Понравилась, значит! – торжествующе говорят слева. – Быть твоему Павлику маршалом, не иначе.
Женщины уже заливисто хохотали. Алла будто зачарованная встала и подошла к распахнутому окну. Серебряный свет луны освещал ее с головы до ног. На ней была белая, до пола, ночная сорочка. Павел невольно засмотрелся на жену. Она будто плыла по волнам в лунном свете. И за перегородками тоже замолчали, прислушиваясь к пению.
Алла села на подоконник и стала подпевать, сначала тихо, потом все сильнее, и вот уже зазвучал дуэт, слаженный и профессиональный.
Не видела Алла, как внизу, в кустиках, прячутся и томятся те самые солдатики, что катали ее на бронетранспортере, а потом не могли уснуть и вот пришли сюда,
Павел наконец вскочил, стряхнув с себя это наваждение, подошел к окну, взял жену за руку. Она покорно, продолжая напевать, обняла его за шею.
– Ах, какая ночь! И эта песня…
Павел бережно уложил ее в постель, подошел к окну, чтобы прикрыть его, и вздрогнул от неожиданности: на него в упор смотрела какая-то пожилая женщина в халате и в бигуди.
– О, только не прерывайте! Не мешайте им. Это так прекрасно, вы слышите? – Она склонила голову набок, прислушиваясь к невидимому певцу, который пел теперь один.
Павел сморщился, как от зубной боли. Куда он попал?
– Простите, а вы кто и что вам надо?
– Вы меня еще не знаете, вы недавно, только вчера, прибыли, зато я знаю о вас все и о вашей очаровательной супруге, у которой, оказывается, такой прекрасный голос… А я библиотекарша, Аглая Степановна, мечтаю создать у нас в части очаг культуры, к которому тянулись бы люди. А теперь вижу, что это мог бы быть маленький оперный театр, раз уж есть подобные голоса…
– Простите, мне завтра рано вставать, – сказал Павел и снова попытался закрыть окно. Но она обиделась и придержала его руку.
– Это вы меня простите, я не могла не сказать, как это было замечательно. А вы еще не привыкли к гарнизонной жизни. Мы живем здесь просто, сообща…
И тут из– за перегородки справа раздался недовольный мужской голос:
– Под одним одеялом спим. Да гони ее, лейтенант! Спать пора. Делать ей нечего! Очаг культуры…
– Вы глубоко не правы, Суровцев. – Библиотекарша попыталась просунуть голову в окно. – Я совсем не это хотела сказать. Но я вас прощаю…
Все рассмеялись, Алла громче всех. Библиотекарша растерялась.
– Простите, Бога ради. Спите, конечно. У вас нелегкая служба, простите и спокойной ночи.
– Фу! – Павел закрыл с треском окно, и Алла увлекла его на кровать, смеясь и целуя.
– Не будь злюкой. Подумай сам, она старая, озабоченная, увидела тебя, такого красавца…
Она перешла на невнятный шепот, но за ширмами и перегородками все услышали и стали комментировать.
– Да ладно вам, ребята! Чего стесняться! Личная жизнь после отбоя должна быть или нет? В уставе четко сказано…
– Вот Кругловы время не теряют, у них панцирная сетка, слышите?
Все примолкли и действительно услышали скрип и глухие стоны.
– Лучше, когда все одновременно, – сказал рассудительно Суровцев. – По команде. Тогда никто никого не слышит. И заканчивать тоже желательно вместе.
Алла беззвучно тряслась в смехе, прижимаясь к мужу.
– Ну так командуй! – сказал издалека чей-то веселый голос. – Все правильно говоришь.
– Готовы? – крикнул все тот же невидимый Суровцев.