Отмороженный
Шрифт:
– Небось самому интересно? – усмехнулся Горюнов, закуривая.
– Еще как! Помню, спорили на интерес. Ты сначала проиграл, потом отыгрался. Это когда она к тебе ночью заявилась… Помнишь?
– Да помню, помню, – пробормотал Горюнов, думая о своем. – Значит, никаких от него известий не было?
– От Прохорова? – спросил Холин. – Или от Тягунова?
Сережа внимательно посмотрел на него, будто увидел впервые.
В самом деле – от кого? О ком следует спрашивать? Он-то хотел узнать о том, кого подозревает милиция. Говорят, сделали фоторобот.
Но
– К Наде Прохоровой приезжал следователь из самой Москвы, – сказал Холин. – Показывал составленный портрет.
– И что? – насторожился Сережа. – Чей портрет?
– Она не признала, хотя, говорит, на кого-то похож. Ты у нее сам спроси. Хочешь, вместе сходим? Он, говорят, забрал у нее фотографии Ивана для опознания. Мол, пропал без вести, теперь его ищут. Она-то не дура, сразу все поняла. Не похож, говорит, впервые вижу. И то – когда это следователи Генеральной прокуратуры и парни из Московского угро искали без вести пропавших? А раз ищут, стало быть, жив, но чего-то натворил.
– Надька, она рассудительная была, – согласился Сережа, ослабляя галстук. – Но в самом деле не похож или соврала?
– Так говорил уже – кого-то напоминает. А кого – не вспомнила. Но только не Ивана. И когда фотографии ему отдала, полковник сам все увидел. А может, и узнала. Но не сказала. Бабья жалость, не хочет кого-то посадить. Не хочет в свидетели. Я так понял из разговора.
Значит, они меня опередили, подумал Сережа. Ничего не узнали, но опередили. На один ход. Этого нельзя больше допускать. Я должен первый узнать, что происходит… У этого Турецкого – верный нюх. Напал на след. Как бы его при этом использовать, чтобы самому уцелеть и чтоб дело не пострадало?
– Ну ладно, – сказал Горюнов, поднимаясь. – Поговорили, на первый раз. Я тут пока похожу, ладно? А потом найди машину, чтобы подбросить меня обратно в аэропорт.
– Да с машиной… – вздохнул Холин. – К сожалению, придется подождать.
– Не понял! – резко сказал Горюнов. – Что значит – подождать?
– Какие целые – в разъездах. Комполка с утра уехал в дивизию. Его замы тоже кто где… Это мне дежурный по парку жаловался. Остальные на приколе. Ни запчастей, ни бензину… Вот «броник», на котором Алла твоя каталась, помнишь? Вот он на месте. Целый. Музейный экспонат. Почти не трогаем. Все помнят.
– Во-первых, она не моя, – сказал Горюнов. – И даже думать об этом забудь!
– Случилось что? – встревожился Холин. – Когда вы с ней уехали, только об этом и говорили…
– Мало ли кто что говорил! – вскипел Горюнов. – Чтоб я больше не слышал эти намеки. Ты понял?
– Понял, все понял, – покаянно затряс головой Холин. – Значит, не останешься, хоть до утра?
– Некогда мне, Петр Авдеевич, – сказал Горюнов. – Я пойду прогуляюсь. Чтобы через полчаса машина была. Хоть танк. Меня не касаются ваши трудности! И я еще разберусь, почему и где раскатывает ваше начальство, бросив полк без техники.
Он
Он прошелся мимо клуба. Когда-то здесь все бурлило. Репетировали, пели.
…В то утро Сережа Горюнов смотрел из окна штаба через забор части на дежуривших чеченцев. Уже трое сидели на корточках. Ждали. Откуда такое терпение?…
За его спиной полковник Романов, он же «батя», подписывал, рассеянно посматривая, какие-то списки.
– Ну ты все там учел, а? – спросил его в который раз Романов. – Не будет, как в прошлый раз с телевизорами? То тому не досталось, то другому…
– Недовольные будут всегда, Николай Васильевич, сколько можно объяснять? Не было бы телевизоров, не было бы недовольных. Основной закон социальной справедливости. Вы хоть милицию вызывали? Сколько это будет продолжаться?
– Это ты про чеченцев этих? А кому они мешают? Сидят и сидят, – добродушно отмахнулся «батя». – Были вчера из УВД. Забрали, потом отпустили.
– Потом приедут из корпуса и скажут, что продаем им оружие.
– Ладно, с ними разберемся… – поднял голову от списков «батя». – Ты другое скажи. В Москву звонил?
– Этой ночью, – вздохнул Сережа. – Да все нормально, что вы волнуетесь? В списках в отставку, на пенсию то есть, полковник Романов пока не значится. Слишком хорошие результаты показывает вверенный вам полк во время инспекторских проверок! Ценный вы кадр, Николай Васильевич. Трудно министру обороны с вами расстаться.
– Ну ты полегче все-таки, полегче… Без прикола не можешь. И что значит – пока?
– А вот пока эти… – Сережа указал подбородком на окно, – будут здесь торчать. И никакие меры приняты не будут.
– Что мне прикажешь – их перестрелять? – побагровел полковник. – Ты говори, да не заговаривайся! Условие он мне ставит. А если они говорят, что на офицерских жен приходят смотреть? Запретишь? Если ихние мужья только смеются? А тебе больше всех надо, так?
– Кого это перестрелять? – В кабинет без стука вошла Аглая Степановна – бодрая, помолодевшая, а за ней обворожительная Алла Тягунова. И будто посветлело в кабинете, будто разгладились морщины на улыбающемся лице полковника.
– Какие ужасные слова вы говорите, Николай Васильевич! – продолжала библиотекарша. – Ваш тезка, он же наш величайший писатель, этого бы не одобрил!
– Это вы о ком? – спросила Алла, присаживаясь на стул без приглашения.
– Ну как же, – ужаснулась Аглая Степановна. – Как ты можешь спрашивать! Гоголя – и не знать… Мы только на одну маленькую минуточку, Николай Васильевич. Найдите управу на вашего самодура Белугина. У меня просто нет слов! Отказывается вызвать из Барнаула настройщика рояля и не дает нам плотничий инструмент!
Романов вопросительно посмотрел на своего писаря, потом спросил:
– Это, простите, о чем? Зачем вам инструмент? Что, у нас в полку нет плотников?