Отмороженный
Шрифт:
– Я вовсе не милиционер, – сказал я. – Вы с кем-то меня спутали.
– Ну может, я ошибся, хотя вы не можете не признать, что ваш голос я узнал сразу. И Сонечка, кстати, тоже. Тебе этот сыщик звонит, сказала, представляете? Она очень способный ребенок, хотя и со странностями. Вы хотели у меня что-то спросить?
– Посоветоваться, – сказал я. – Я много времени не займу. Если можно.
– Хотите по телефону или тет-а-тет? – вежливо спросил он.
– Желательно последнее, – ответил я.
– Ну так что же, раз последнее, значит, не первое, – вздохнул он. – Двадцать минут я для вас наскребу, если вы прибудете ко мне через полчаса. Это во время моего обеда, чтоб вы знали. А обедаю я по часам, как мне прописал мой лечащий врач, наверное, я вам о нем еще не рассказывал…
Удивительно, как он чувствует время, думал я по дороге к
А тут еду к банкиру на чай, чтобы потолковать о том о сем.
– …Ума не приложу, что их всех связывает, – сказал я Савранскому, после того как его племянница Сонечка вышла, унеся с собой двадцать баксов и обещание дяди разориться в ближайшее время.
– Видите ли, Саша… Вы позволите себя так называть? Так вот, видите ли, людей часто связывают удивительные обстоятельства. То, что вы мне сейчас рассказали, меня мало удивляет, если честно. Ну если с убитыми помощниками министров есть какая-то ясность… хотя что тут ясного, понять трудно. Но можно. Они не власть, они при власти. Они не несут ответственности, поэтому у них развязаны руки. Они могут тихой сапой успеть больше, чем их патроны, вынужденные действовать открыто. К тому же они являются носителями некой информации о своем патроне. И потому с ними вынуждены считаться. Предполагается, что они верны тем, кто их приблизил, но на поверку они верны только сами себе. Я не удивлюсь поэтому, если существует некий параллельный орган власти, назовем его советом серых кардиналов, где тоже принимаются свои решения… Покойный Сема Салуцкий как-то мне намекал на подобный внегосударственный институт, где будто бы принимаются решения, от которых зависит судьба страны. Я не придал тому значения, а сейчас думаю: был ли я прав? Представим себе человека, который столкнулся с этими ребятами. И понял, что от них многое зависит. Они не на виду, они ни за что не отвечают, но патроны слишком от них зависят. И потому смотрят им в рот. Патроны уходят в отставку, на пенсию, их снимают или разоблачают, а эти – умывают руки. Они неподсудны. Их подписи нигде не стоят. Патроны хватают инфаркты, инсульты, выговора, нарываются на публичные скандалы, эти же типы – всегда в тени. Что делать такому человеку, которому понятно, скажем, кто виноват в роковой перемене его судьбы, но он бессилен как-то отомстить обидчикам правовым путем, через суд или прокурора? Мне кажется, здесь надо искать, только здесь… Сережа Горюнов, да, я его неплохо знаю, он – из таких. Довольствуется тайной властью над имеющими власть. Возможно, не исключаю, собирает на них компромат. И потому – неуязвим. Вы понимаете, что я имею в виду? А как еще можно объяснить то, что происходит? Причем заметьте, такая роль этих спичрейтеров и референтов для нашей страны внове. Возможно, это бывало и раньше, но они не имели таких возможностей, как сейчас. Какой-нибудь хитрый адвокат фирмы может в своих интересах такое внушить своему патрону, который в праве ни черта не смыслит и понимать не хочет, ибо он завзятый бурбон, самодур и самодовольный болван, воспринимающий себя и свое положение на полном серьезе. И вот этот бурбон, узнав, что его использовали, подставили (в силу его правового невежества), разве он признается в этом? Да никогда! В распутстве и пьянстве признается. В собственной тупости – ни за что! И они, эти ребятки, всем этим пользуются. Мне кажется, я повторюсь, вы уж извините, вам следует копать где-то здесь. В том плане, что, возможно, есть человек, которому эти мальчики когда-то здорово насолили. И он понял, что бессилен перед ними. И ему ничего другого не остается. Мне показалось символичным из всего, что вы рассказали, убийство телохранителя турецкого премьера. Я так и представил себе: вот они поднимаются по трапу, снайпер свободно может стрелять в того, кто у всех на виду. Из-за кого будет больше шума. И за кого бы ему в десять раз больше заплатили. Но он своим выстрелом как бы показывает – вот кто истинный виновник. И потому я выбираю его. Вы следите за моими рассуждениями?
– Хорошо. А Салуцкий? – спросил я. – Семен Салуцкий? Он же был на виду, он не был в тени.
– Вот тут я с вами не соглашусь. То, чем занимался Сема,
Я уже говорил о чувстве времени у Савранского. Он говорил не спеша, на часы, по-моему, не смотрел или смотрел из деликатности так, что я этого не заметил. Не дергался, не спешил. Пусть дергаются другие. А он этим воспользуется, выводя их из равновесия своим спокойствием.
– Вас бы к нам в Главное следственное управление – главным аналитиком, – улыбнулся я.
– Ну что вы, за недостатком времени… только иногда и только с вами я могу вот так поделиться своими неспешными размышлениями и наблюдениями.
– Вы неплохо знали Горюнова, – сказал я. – Сейчас он уехал в отпуск. И почему-то на Алтай, где он прежде служил.
– В отпуск? – удивился он. – В такое время года? Разве он уже не отдыхал? Я что-то слышал о его пребывании на Кипре, но, возможно, я что-то путаю.
– Он взял за свой счет, – сказал я. – Так вот я не могу найти концы. Сейчас вы подсказали мне неплохую идею, которую я обязан был высказать сам, – найти кого-нибудь, кто имел бы на Сережу зуб. Ну, вы понимаете меня. На Сережу и на этих, серых кардиналов, как вы уже говорили…
– Хотите, чтобы я вам что-то подсказал? – задумался он. – Сережа со всеми ухитряется иметь хорошие отношения.
– А как он вообще оказался в аппарате Министерства обороны? – спросил я.
– Вы меня перебили, – сказал он, – а времени у нас осталось совсем немного. Так вот, в силу своих определенных качеств, можно назвать это талантом, он обзаводился нужными связями. А поскольку долгое время служил в армии, то среди военных у него немало знакомых. Знаете, есть люди, которые предпочитают оставаться в тени. Это не недостаток честолюбия, это такая склонность. На мой взгляд Сережа относится именно к таким.
– Вы так о нем уважительно рассказываете, – сказал я, поднимаясь с места, поскольку в кабинет уже вошла пожилая, по-домашнему одетая женщина с подносом, на котором стоял металлический судок с крышкой. Чем-то она напоминала самого Бориса Львовича.
– Вы не знакомы? – спросил он, тоже поднимаясь. – Моя двоюродная сестра Роза Львовна. А этот симпатичный молодой человек – мой новый знакомый Александр Борисович Турецкий. Я тебе о нем рассказывал…
Она подошла и что-то громко, но неразборчиво шепнула ему на ухо.
– Да-да, он сейчас уйдет, мы уже все обговорили… Правда, одна еще деталь, если позволите? – Он вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами. Деталь так деталь.
– Только глубоко между нами, – понизил он голос.
– Мне выйти? – строго спросила сестра.
– Ни в коем случае! Ты – это я, – прижал он руки к груди. – Что не должен знать я, то никогда не узнаешь ты. Так вот, что-то там произошло между Сережей, к которому, тут вы правы, я питаю некую симпатию, в которой сам до конца не могу разобраться, и молодым Тягуновым. Что-то по линии любовного треугольника. Словом, у Паши Тягунова была очаровательнейшая жена, впрочем, она и есть, но в один прекрасный момент она сбежала с Сережей. Да-да, не удивляйтесь, я сам глубоко удивился, когда услыхал. Но сейчас она… Алла ее, кажется, зовут, да? – обратился он к сестре, которая по-прежнему стояла в той же позиции, держа поднос. – Ты бы пока поставила, дорогая, у тебя уже руки дрожат, – озабоченно сказал Борис Львович, впрочем не выказывая желания помочь ей.
– Если я поставлю поднос, ваш разговор затянется еще на час, – сказала она грозно.
Он виновато посмотрел на меня, чуть заметно показав на нее глазами: мегера, мол, сам не понимаю, как терплю.
– Она сейчас поет в Театре Станиславского, – вдруг сказала Роза Львовна. – Фамилию вернула себе девичью. У нее масса поклонников. Любит ходить по ночным барам. А ее муж, Пашенька, такой славный был мальчик! Но вот пропал в этой проклятой Чечне… Вы это хотели услышать? – спросила она меня. – А то Боря всегда начинает издалека и не знает, как добраться до сути. – И уже ему: – Садись ешь!