Отнимать и подглядывать

Драгунский Денис Викторович

Нетрудно увидеть, что эти механизмы вытекают из «нормативности» и «авторитетности» авторитарного высказывания.

Третий механизм – гигантомания. Потому что Батюшков при всей своей очаровательности никогда не был – и никогда не считался! – великим русским поэтом. Но в авторитарном контексте, чтоб быть хорошим, надо быть большим.

Вот тут выплывает еще одно свойство авторитарного дискурса: вместо ценностных (и тем более – вместо качественных) характеристик появляются параметрические. Неважно, какой поэт Батюшков в своем существе. Важно, что он «великий» или по крайней мере «выдающийся».

Параметрические характеристики –

как математические параметры – как бы намеренно игнорируют содержание и оценку.

Например: политика – эффективная. Не хорошая, не плохая, не демократическая, не либеральная, не консервативная, не христианская, не коммунистическая. Лживая или правдивая, полезная стране или вредная? Да неважно. Эффективная, и все тут. Есть задача – должно быть решение, точка.

Развитие – динамичное. Не развитие капитализма или социализма, ферм или колхозов, фирм или «шарашек», а просто динамичное развитие.

И так далее. Лидер – энергичный, сильный, жесткий. Деятель – крупный, выдающийся.

Программа – долговременная («рассчитанная на перспективу»).

Параметрические характеристики очень удобны для пустословия: «Удалось переформатировать ряд неэффективных институтов, которые мешали динамичному развитию и выходу на современный уровень…» Кстати, слово «современный» из того же бессмысленного ряда. Кто будет спорить, что Бухенвальд был гораздо современнее, чем, скажем, какая-то допотопная кайзеровская тюрьма конца XIX века? Но тем не менее слово «современный» несет для авторитарного сознания какую-то грандиозную поэзию и может служить прекрасным агитационным инструментом.

Кроме того, авторитарный дискурс очень любит технические, административные термины и чуть приподнятую официальную лексику. Не кровать, а койка; не еда, а питание; не люди, а население. А также не «жена», «делать» и «родина», а «супруга», «создавать» и «отечество».

Но протест против авторитарного дискурса бывает точно таким же авторитарным.

Лидия Гинзбург пишет – кто-то сказал Ахматовой: «Гумилев дал мне литературный вкус». Она тут же спросила: «А где Николай Степанович его взял?» И уже совсем на грани пристойности (тоже из записок Лидии Гинзбург): «Появился новый прекрасный поэт, Константин Вагинов». – «Простите, откуда?»

Обстебывание и приколизм, издевательство над всем на свете – это оборотная сторона авторитарного раздувания, авторитарного возвеличивания.

Можно от этого избавиться, хоть отчасти, хоть когда-то?

Несвоевременный вопрос.

Сначала нужно постараться осознать – даже не осознать, а хотя бы ощутить, пережить – убожество авторитарного дискурса.

Шок моментальной доступности

Когда в 1991 году у меня появился первый компьютер, в нем стоял жесткий диск с объемом памяти 20 мегабайт. Сейчас даже смешно. Но я в восторге подсчитывал, сколько книг туда может уместиться. Получалось – целый стеллаж. Это изумляло. Хотя программ, позволяющих закачать этот стеллаж в компьютер, тогда еще не было. Поисковиков тоже не было. Интернета и электронной почты не было, и не было оцифрованных картинок, тем более движущихся. Не было почти ничего. Но было ощущение революции.

Сейчас в моем скромном мобильнике-смартфоне всего каких-то 8 гигабайт памяти. Ничего особенного – есть гораздо мощнее. То есть машинка по размеру меньше того компьютера в 200

раз, а емкость памяти у нее – больше в 400 раз. В нее можно закачать солидную библиотеку и в придачу несколько фильмов. А также можно переписываться по электронной почте и болтать в чате со всем миром. Фотографировать и снимать видео. И посылать это друзьям. Через беспроводное подключение к интернету, что особенно удобно.

Товарищи! Цифровая революция, о неизбежности которой говорили специалисты по информационным технологиям, свершилась! Причем не сегодня, а позавчера.

Революция – это очень серьезно. Автомобиль, например, – это не «самобеглая коляска», улучшенная карета. Хотя поначалу казалось именно так. Но огромная по сравнению с конной тягой скорость, грузоподъемность, автономность и экономичность изменили лицо планеты. Автомобиль сделал мир маленьким и плотным. Люди и товары ездят от двери к двери. Если бы не автомобиль – не было бы ни Америки с ее хайвеями, ни Шенгенской зоны с ее открытыми внутренними границами.

Интернет сделал мир еще компактнее. Любые тексты передаются от глаза к глазу в течение секунды.

Но интернет – не просто огромная библиотека (фото-, фоно-, видеотека) и не просто быстрый и дешевый телеграф. Хотя и это очень важно. Количественные параметры – объем и скорость – создают новое качество. Революционная суть интернета – в поисковых машинах. Непостижимое количество информации обрабатывается и классифицируется в течение долей секунды. Другая жизнь.

Когда-то, еще лет десять, даже еще лет пять назад, я довольно часто звонил друзьям-знатокам: «Кто написал это стихотворение? Откуда эта строка? Кто переводчик? Когда было первое издание? Кто автор предисловия? Как звали младшую сестру его второй жены и за кого она вышла замуж? Не за автора ли комментариев к пятому изданию? Где и когда он умер?»

Бывает, что такая ерунда смертельно необходима. И добрые люди копаются для тебя в старых книгах и иностранных словарях. И сам, бывало, роешься в книгах – для себя или по чьей-то просьбе. У меня было много словарей и справочников. Было – не потому, что сейчас пропало. Потому что я их уже несколько лет почти не открываю. Мне даже стыдно перед этими пожилыми заслуженными томами.

Зачем вставать из-за стола, идти к полке, листать тяжелый том, искать, выписывать, потом ставить на место? Лучше набрать слово (имя, фразу, дату) в поисковой строке. Выбрать нужное. И движением мышки скопировать данные в свой файл.

Все есть в интернете. Все, что ты хочешь узнать, и даже то, что ты не хотел узнать, потому что не догадывался, что оно тоже есть на свете. Теперь на разные знаточеские вопросы все чаще слышишь грубовато-шутливый ответ: «А тебя что, в Google забанили?» Самому, что ли, лень в интернет заглянуть?

Кстати, о знатоках. Говорят, что интернет скоро погубит классическую (то есть греко-латинскую) филологию. Потому что филологи-классики столетиями, поколениями трудились, составляя бесконечные словари и индексы к отдельным авторам. «Лексика Аристофана», «Растения у Вергилия» и т. п. Защищали диссертации, получали профессорские звания и репутацию тончайших знатоков. Конца этой работе видно не было. Теперь все это делается в два клика. Значит ли это, что классическая филология умрет? Никоим образом. Она станет интереснее, глубже, доступнее по мере того, как все тексты и исследования будут оцифрованы.