Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
— Эй, чего это с тобой, Сезар! — спрашиваю я.
Его побитые молью усы напоминают две кисточки, которые забыли помыть в скипидаре: в них застряли какие-то сгустки, и щетина торчит, куда вздумается.
Пино издаёт стон ночной птицы.
— Их, их, их, их… — выпискивает он жалобно.
— Эй, оставайся с нами, Папаша! — бросает ему Берю. — У тебя что, климакс, приятель?
— Их, их, их там нет! — наконец артикулирует Старина.
Мы с Александром-Бенуа смотрим друг на друга, как вы смотрите на свою
И всё же, поскольку святой Фома дремлет в сердце самого великого поэта, я подхожу к распахнутому сундуку.
Пинюш не сбрендил, друзья мои: сундук безобразно пуст [57] .
Вы скажете, что после всего, что мы пережили за последние сутки, мы ничему не должны удивляться, вот только вид этого зияющего сундука вызывает у меня головокружение больше, чем Большой Каньон Колорадо.
— У нас стырили жмуров! — громыхает Берюрье.
— Прикуси, А-Б. Б.! — прошу я.
57
Мне надоело выражение «совершенно пуст». — Сан-А.
Я напряжённо думаю. В таких обстоятельствах не стоит отпускать нервы, мои птички, иначе вы быстро окажетесь на пороге скворечника с чемоданом в руке и письмом от вашего психиатра в кармане.
— Чем торгуешь? — спрашивает Непочтительный, который стал совсем бесцеремонным с тех пор, как я перестал быть его начальником (или, точнее, с тех пор, как он перестал быть моим подчинённым).
— Я думаю, Толстяк!
— Думай вслух, чтобы все слышали. И потом другим не надо будет думать.
— Нам понадобилось не более тридцати секунд, чтобы спуститься на три этажа. Пятнадцать секунд ждали кабину. Еще пятнадцать разговаривали с чернокожим матросом. Вы потратили тридцать на то, чтобы вернуться за сундуком. Таким образом, он оставался без нашего присмотра не более минуты с половиной. За девяносто секунд кто-то должен был успеть вытащить его из лифта, переправить в укромное место, достать два тела и снова оттащить его к лифту. Надо быть очень ловким, братцы!
Они принимаются говорить, но, к счастью, одновременно, что отбивает у них желание продолжать.
— Мы напали на след, ребята!
— Ты так думаешь? — бормочет Пино, вновь принимая вертикальное положение.
— Йес, барон! На этот раз мы в самом деле имеем нечто положительное, ощутимое! Чернокожий явно замешан, иначе этот фокус не удался бы, всё было слишком чётко. Я представляю себе это дело так: с момента нашей вылазки к Алонзо мы были под наблюдением. За нами незаметно следили с тех пор, как мы отправились в путь с сундуком. Они воспользовались первой же возможностью, чтобы забрать его содержимое. И им пришлось использовать помещение
— Зачем им понадобились эти трупы, если у них была вся ночь, чтобы забрать их? — возражает Блеющий.
— Вопрос по существу, ваша честь, но вам придётся оставить его без ответа впредь до дальнейших распоряжений. Вы сейчас вернёте этот сундук туда, где его взяли, снимете с него колёсики и придёте ко мне.
— Куда? — спрашивают они хором.
— В хижину из бамбука, бамбука! В хижину из бамбука, бамбука! — напеваю я. — Хочу допросить этого милого сенегальца из лифта. Думаю, что я найду его на кухне.
Глава 14
Я хорошо предположил, ибо первый, кого я вижу рядом с огромной горой тарелок, которой не страшны килевая и бортовая качка (кстати, незначительная), — это не кто иной, как парень, которого я только что видел.
— У вас найдётся минута для меня? — не церемонюсь я.
— Нет, — отвечает он категорично, — у меня работа.
Сразу же шеф чего-то (это видно по знаку «ситроена», который он носит на лбу) наплывает на меня как щербет на сковороде.
— Что вам угодно, месье?
— Поговорить с этим симпатичным посудомойщиком.
— Он на работе!
— Я тоже, — говорю я, показывая карточку с триколором шефу-неизвестно-чего.
— Что? Полиция на корабле? — разевает тот рот.
— На корабле, по левому борту, по правому, от кормы до носовой части, от винта до антенны радара, полиция всюду! Зарубите это на носу…
И, не жалуя его вниманием, беру мойщика под руку и увожу в направлении просторного зала для рубона, пустого в этот утренний час.
— Что вы от меня хотите? — спрашивает он, не проявляя видимого беспокойства, как только мы остались одни.
— Откровений, — говорю я ему. — Во-первых, касательно вашей личности.
Он улыбается.
— Вот уж откровения, в которых нет ничего тайного. Меня зовут Архимед Эврика. Так меня назвал мой отец, который жил по законам, — добавляет он не без юмора, — некоторые сомневающиеся среди вас это уже заметили. — Он прочищает горло и продолжает: — С конца июня моя настоящая личность — «Доктор Архимед Эврика», ибо я успешно защитился по медицине в Парижском университете.
— И вы моете посуду?
— Надо на что-то жить, пока я не начну практиковать. Для того чтобы открыть своё дело, я должен сделать выбор между сенегальскими джунглями и шестнадцатым департаментом, то есть между простым решением и снобизмом. Идеал, чтобы преуспеть, это заниматься врачебной практикой в джунглях в одежде от Лапидуса или в шестнадцатом в одежде бубу. И всё же я думаю, что отдам предпочтение второму решению.
Он мне подмигивает.
— Для полицейского вы производите впечатление умного человека, господин… инспектор.