Отпуск за свой счет
Шрифт:
– Что ты, мама, его же в школе не проходят.
Катя покачала головой, немного помедлила, не решаясь, а потом, пзглядев на Лену и усмехнувшись, тихо прочитала:
«Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется, -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…»
Она прочитала это так просто и проникновенно, что мама восхищенно прошептала:
– Да, да… действительно…
А Лена ошеломленно посмотрела на Катю, словно не веря своим глазам, спросила на всякий случай у мамы: «Действительно, Тютчев?» – и не дожидаясь, пока мама ответит утвердительно,
– Да… Похоже, плохи мои дела.
Но потом Лена взяла реванш: пришла очередь Кате изумляться.
Катя сидела на корточках около своего чемодана и как завороженная глядела на Лену – та перед зеркалом свершала вечернее священнодействие: стирала грим жидким кремом, потом накладывала другой крем, более густой, потом его промокала салфеткой и клала на кожу третий – все это медленно, с застывшим лицом, молча – «чтобы не было морщин», – как сказала она наконец.
– Прямо как в кино, – вздохнула Катя.
– Да. Только конец хуже.
– Почему хуже?
– Там он всегда счастливый.
– А ты разве?…
– А ты? – усмехнулась Лена.
– О, я очень счастливая.
– Да? И давно?
– Нет. Не очень.
– Ну вот видишь. Ты ведь грамотная, как выяснилось, учила – где сколько прибудет в одном месте, в другом столько же и убудет.
– Закон сохранения.
– Закон подлости. Нет, ты не подумай, это я не тебе, я вообще. Раз кто-то счастлив, кто-то должен быть и не очень. Для равновесия. Так что вот приходится компенсировать неземной красотой.
– Что вы, вы и так красивая.
– Ага. Особенно после захода солнца и спиной к окну.
– Вы молодец, все время шутите. А мне, когда грустно, ну никак.
– Неужели тебе бывает грустно? Ты же такая счастливая.
– Ну и что. Очень часто. Счастье – это ведь состояние. Сейчас оно есть, а потом – раз, и нет. Поэтому, когда оно есть, всегда ждешь, что вот-вот его не станет. Оттого и грустно.
– А когда его нет, значит, тогда весело?
– Когда нечего терять, чего грустить.
– Интересно трактуешь. Ну ладно, давай спать ложиться. А то если и сон еще потерять…
Лена надела красивую ночную рубашку, похожую на бальное платье.
– Ой, – сказала Катя, – какая красивая рубашка… В ней и спать даже жалко.
– Жалко, – согласилась Лена. – Но не всегда. – Она взглянула на Катю – не то насмешливо, не то с завистью – и выключила свет.
На стоянке у института стоял сверкающий никелем «Харлей» – чудо техники и дизайна. Юра посмотрел на него с неожиданной в нем нежностью, стер с сиденья невидимую пылинку и сказал Кате:
– Красавец? А?
– Замечательный, – искренне согласилась Катя. – А не страшно на нем?
– Кто ведет, – скромно сказал Юра.
Надо сказать, что здесь Юра мог позволить себе ложную скромность: мотоцикл водил он действительно мастерски. Ему доставляло удовольствие мчать Катю по вечерней, купающейся в заходящем солнце Москве, проноситься мимо старинных монастырей, дворцов, на фоне которых его мотоцикл казался еще более современным чудом. Катя только тихо вскрикивала, когда Юра закладывал крутые виражи или проносился в сантиметре от огромного
– Давай в воскресенье дернем куда-нибудь подальше, а? – Юре приходилось кричать, чтобы перекрыть треск мотоцикла.
– В воскресенье? – недоуменно переспросила Катя. – Но мы же в субботу…
– Что в субботу? – обернулся Юра.
– Улетаем в субботу.
– Куда? – удивился Юра.
– Как куда? – Катя, сидя позади Юры, говорила ему прямо в ухо, поэтому могла не кричать. – Ты что, забыл? В Венгрию. Ты же говорил, что едешь десятого, в субботу. И хочешь, чтобы я – Чтобы мы… Вот я и… Подгадала. Так здорово совпало. Туристская группа. И Будапешт, и все другие города, где ваш «Икарус» делают. Я специально узнавала. Так что встретимся. ты рад?…
– Да, но… – Юра настолько опешил, что позволил обогнать себя «Запорожцу».
– Ты что, разве не едешь?
– Еду. Но через две недели.
– Как?… Но ты говорил… Вы с Ласло… Я специально подгадала…
– Ну, когда я говорил. Два месяца назад. Ситуация изменилась. Командировка же. Дела. Через две недели выедем. Если ничего не изменится.
Подбородок у Кати задрожал.
– Ты бы написал. Я бы тогда… А так что же… Я же всего на две недели. Что же получается – не увидимся?… А мы хотели… Я ехала, думала…
– Катюша, пойми… Это недавно выяснилось – задержка. Я сам расстроен, правда. – Для вящей убедительности он даже пожал плечами. – Думаешь, я нарочно? Но что поделать – обстоятельства иногда сильнее нас. – Он обернулся, поглядел на Катю, ожидая ответа, но она, кажется, и не слышала его. Она снова была далеко, снова там, на берегу реки, в полутемной кабине «Икаруса», где в предрассветный час они с Юрой сидели, обнявшись и притихнув. За двойным вакуумным окном синели снега, а им было жарко…
А голос автора в это время звучал элегически:
– О, любовь командировочного!… Кто может постичь твою причудливую судьбу? Ты как трепетный мотылек – рождаешься на рассвете командировки, чтобы тихо скончаться в ее сумерках, с первыми строками финансового отчета. Только бесконечно отставшие от жизни люди могут утверждать, что такой любви не существует. Она есть, она так же реальна, как очередь к окошку администратора в гостинице, как холодный чай на этаже, как длинные вечера у казенного телевизора. Какое женское сердце не дрогнет при виде плохо выбритого мужчины с раздувшимся от покупок портфелем, с кефиром, торчащим из кармана, и глазами загнанного зверя. Таких или пристреливают из жалости, или любят. Большинство женщин предпочитают второе, полагая, что с этим меньше хлопот. Наивные! Они еще не знают, что скорая встреча – мираж, отдаляющийся по мере того, как к нему приближаешься, а клятвы столь же реальны, как меню гостиничного ресторана. Отрицать эту разновидность любви все равно, что считать несуществующим класс насекомых на том лишь основании, что они нам отвратительны…