Отравители змей
Шрифт:
– Но не стал! Предпочел другое. Что-то не позволило ему воспользоваться превосходством в силе... какая-то внутренняя грань неприятия... А ведь мог и заворот кишок незаметно подстроить - сунул бы Курицыну чего-нибудь вкусненького - и дело сделано. Никакой милиции не распутать, не совладал человек с продуктами питания, вуаля!
– А как легко он мог позволить себе отказаться от приглашения и не ходить в злополучную спальню, к Анестезийке в липкие сети! Или мог бы, опомнясь, утопить Владлена в ванной: давай, дескать, освежимся с перепою - и подтолкнул бы, и тот ни за что бы не выплыл! Или сделать из проволоки удавку - вот подышал бы Владлен! Или уколоть чем-нибудь ржавеньким, сделать ему заражения крови... но не стал! Внутренняя убежденность подсказала ему: прости их, Постулат, не делай ничего, само все сделается...
– И сделалось!
– И сделалось...
– А эти - самое элементарное осилить ленятся. Милицию пригласить, понятых, "скорую" вызвать - для составления акта о кончине...
– Чует кошка, чье сало съела!
– Опасаются, что сразу же угодят под подозрение! Так им и надо! Рыльце-то в пушку! А еще говорят, что поступают по совести! Враки, враки безбожные... А
Верно, верно,- думает Анестезия,- все давно уже вышло за рамки разумного, "скорую" не вызвали, а ветки жалятся - но как привольно быть за рамками! В утробе я бы не выдержала и минуты, в утробе всегда полно вещей и положений, на которых ты повисаешь, как на вертеле, и потом уже ни к чему не способен, не можешь даже такой чепухи, как перестирать белье, наварить овсянки, дождаться мужа,- в то время как за рамками все это не имеет никакого значения, а возможны вещи куда как более романтичные и возвышенные, что в голову ни придет - то и возможно, о чем ни подумаешь - все с неба сыпется, и это неизменно радует и вдохновляет, даже когда ты ничего особенного не делаешь и не собираешься делать, потому что приобщился наконец к благодати не-делания, куда тебя влекло подспудно - ты волен даже не задаваться вопросом: о чем это я, зачем это, где это?
– за рамками разумного можно ни о чем не спрашивать, само блаженство обязывает не знать вопросов, чтобы не обременять себя поисками ответов,- нехилое умозаключение,- думает она,- для домохозяйки - весьма и весьма, Курицын грохнется от зависти, хоть сам же и научил меня, сумасброд отчаянный,- пусть только объявится - умозаключу его так, что и про ворониных забудет, и про все остальное... да что это они - все стоят и стоят, присели бы, в ногах правды нет...
– Ее и в руках не так уж много. И в голове, и в желудке, и в позвоночнике. Если взглянуть на человеческий организм непредвзято - весь он состоит на девяносто процентов из воды, вот и льется она, перетекает, шумит по сообщающимся, слух забивает шумами. Напоминаю: я - телемастер, самый что ни на есть. Телевизор починить - особого героизма не требуется, в крайнем случае, на детали распустить его, дело мастера боится, а вот покойника поставить на ноги - тут я извиняюсь...
– А ведь он был среди нас одним из задающих тон, и всегда брал самую высокую ноту, на пределе самовыражения... напоминаю: сантехники мы, слесари-сантехники, на пределе самовыражения, до мертвой точки...
– С риском самовозгорания, телемастер я, самый что ни на есть, а Курицына мы не знаем, мы для него как бы не существуем даже, а он - со своей стороны, оттуда - как бы не существует для нас. Фата моргана, блеф, из головы вон, что и говорить...
– Телемастер прав! А соль, милочка, все же растворяется в организме, и в кровь она поступает будь здоров, в числе прочих питательных веществ. Один великий умник - его потом океанической волной накрыло,- пытался всех заморочить, утверждая, что соль не играет никакой положительной роли, что она лишь отягощает внутренние органы и губительно подтачивает их,- но давайте не грешить и скажем прямо: вы пробовали кровь на вкус - какова она? Быть может, вам она показалась сладенькой? Не хотите ли сиропчика, господа, вишнево-красненького... если и бороться с нездоровьем, то следует иметь в виду совсем другие вещи, соль тут ни при чем и не надо на нее наговаривать, милочка, а вам напоминаю: я - Отстоякина, мадам, и все мы тут братья и сестры, а Постулат Антрекотович непременно объявится, и зря вы не доверились ему, он может озолотить и все такое, это вам не Курицын с повесткой, а руки лучше всего придерживать на затылке, либо за спиной, либо просто в карманах,- чтоб не натворить чего-нибудь постыдного, а про дверцу вашу все равно ничего не известно: запирали вы ее, не запирали - кто докажет? Напомните скорей телефонисту, кто он, почему он здесь, заодно поделитесь с нами, откройте великую тайну: где это вы, любезная, видали мастера с руками, ходока с ногами, умницу с мозгами,- чернила, по-вашему, черные, а масло - масленное?
– неужели это правда, мамочка? и это всего лишь скучный ковер, затолканный под телевизор - а не Постулат Антрекотович, который имел несчастье заглянуть к нам в гости и тут же в одночасье скончался?
– кровь солью насыщается, оттого и солененькая, как же обойтись без соли, когда без нее не обойдешься, а вода шумит, прибывает, неисправимая грамбукса щедра, и шум от потока подавляет, крадет все прочие аккорды звучания, никто ничего расслышать не может, каждый норовит проговориться, пока не заклинило, пока хоть это для него возможно, но следовало бы сперва починить будильник, созвать толковых будильщиков, напомнить им, кто они такие - и пусть без промедле
ния приступают к делу, что проку в остальных, коли будильники бездействуют?
– безумная, зачем я затеваюсь с этой стиркой, с этой глажкой, с кормежкой мужа и детей, мало мне было на моем веку, кого только не пригрела у себя на груди, кого не откормила, не обстирала, не обгладила: две тысячи ворониных, пять тысяч купидонычей, матрешек без счету - лошадь я им ломовая, что ли, обогреватель, прачка надомная, соковыжималка, что ли, с пылесосом, что ли, а этот, что ли, который, что ли, в телевизоре, что ли,- он так и собирается, что ли, сидеть там и помалкивать? Он так и будет, что ли? спрашивает непредсказуемая и напоминает всем: я - Курицына, жена Владлена и матрешкина мать, а человек из телевизора словно того и ждал: ну, слава Богу,подает он внезапно голос, глядя в глаза Анестезии,- наконец-то, говорит, сколько можно в собственном соку вариться, существуют же точки отсчета, координатные сеточки существуют, а вы все как с Луны свалились, причем и Луна-то ваша - как будто не там подвешена, где нормальные человеки ее привыкли видеть,- ну, наконец-то, Бог нам в помощь, приступим помаленьку, по многочисленным заявкам телезрителей,- говорит человек с экрана, и все присутствующие
– Начнем, Анестезийка?
– предлагает он.- По многочисленным...
– И то,- отвечает своенравная, перебирая холеными пальцами ворох каких-то жеванных конвертов.- Заявок и впрямь поступило немало...
Объектив телекамеры фиксирует лицо Анестезийки крупным планом: в меру припудренное, с лиловыми тенями в подбровиях; мягкая, излучающая свет улыбка, длинная красивая шея, вырез модельного платья - кто их только обшивает там, под телевышкой, на зависть тем, кто телевышку окружает?
Х. Постель иглы - 4. Где-то, кто-то, отчего-то.
...Вот что нам пишет телезритель из далекого города Устьсвежемочекаменска, токарь шестого разряда Иванов, пенсионер, дедушка своих внучат, продолжающий, невзирая на жалкое пенсионное обеспечение, стоять на посту и нести вахту: зорко следить за экономией материалов и энергоресурсов в своем сборочно-наладочно-ремонтно-сортировочно-отбраковочно-переделочном цехе... но лучше я процитирую само письмо: "...в этом, господа-товарищи, видится примета нового времени, когда человеки, независимо от общественно-политического уклада, повсеместно стремятся сблизиться и породниться, лишиться веками навязываемых им предрассудков и стереотипов!" - так пишет телезритель Иванов, после чего скромно упоминает о своих немалых заслугах на поприще общечеловечковых свершений: коллектив недавно выразил ему особое доверие, назначив кассиром "черной" кассы, в которую коллектив общим голосованием решил играть до конца столетия, отчисляя процент на приобретение настоящего несгораемого сейфа, поскольку до сих пор кассиры вынуждены пользоваться коробками из-под детского мыла, что было отмечено и на профсоюзном собрании, состоявшемся недавно в поддержку всех инициатив и планов, упований и чаяний администрации предприятия, где трудятся Иванов и его коллеги. В заключение письма Сергей Полипович особенно порадовал нас, сообщив, что со дня на день будет праздновать свое шестидесятидвухлетие, соберутся родные и близкие, грянет застольная, и в этот миг,- просит юбиляр, хорошо бы посмотреть по "ящику" (слово ящик он ставит в кавычки) что-нибудь до боли знакомое, одну из лент из собрания Госфильмофонда. "Полагаюсь на ваш вкус,- пишет Иванов,- еще ни разу не подводимший мои ожидания" - "подводимший" через "м" - как мило, не правда ли?... Этими же словами (неизменно через "м") заканчиваются и многочисленные письма родни Ивановых, а также письма некоего Петрова из Давненедогарска и некоего Сидорова из деревушки Коклюшин Узвар Сладострастинской области, Понюшкинского района. Боле
е десяти тысяч заявок телевидение получило от них, неугомонных, и сегодня с облегчением мы можем сказать: просьба Ивановых, Петровых и Сидоровых будет исполнена. Именно сегодня на наших экранах демонстрируется художественный видеофильм, вошедший в десятку лучших лент всех времен и народов: "Постель иглы". Картина создана на одной из отечественных киностудий при участии ряда зарубежных фирм. Неоднократно отмечена призами за режиссуру, лучшие мужские и женские роли, за операторское мастерство,- на всех шестнадцати кинофестивалях отечественного фильма, который сегодня впервые будет показан без купюр и лакировки, с восстановленным в полном объеме текстом, произносимым актерами как в кадре, так и помимо него,- говорит Анестезия, согревая теплом своих рук какое-то из многочисленных посланий Иванова, черного кассира и заботливого семьянина, юбиляра и неутомимого респондента. Согревает она жеванный конверт, а сама не в силах наглядеться на себя, на ту, которая глядит на нее с экрана, и при этом думает: другим можно, а мне - нет? Уж и прачкой, и кухаркой была, и Курицына дожидалась без антрактов, и без ума расхаживала по квартире - отчего же не предстать однажды диктором-ведущей телерадиовещания? И хорошо ведь получается, сижу и наговариваю им отсюда, а они оттуда - слушают и смотрят, как я здесь сижу и наговариваю,- думает она с экрана, видя, как домашняя Анестезийка, бросив все, сидит перед экраном и наслаждается очарованием, которое экран дарует ей, демонстрируя во всем блеске зрелищности ведущую Анестезию, которая видит и наговаривает для нее оттуда: вступительное слово,наговаривает она,- кинокритику, нашему постоянному обозревателю тенденций в мировом кинематографе Викториану Методиевичу Испражняеву-Канскому. Прошу вас, Викториан Методиевич...
– Что?
– спрашивает Испражняев-Канский.- Вы что-то сказали?
– Ваш черед,- поясняет ведущая Анестезия.- Вам слово, вступительное...
– Давно пора,- говорит кинокритик.- В собственном соку много не наваришь, а без навара - что за суп?
Кинокритик рыхл и вальяжен, щеки его рябит недельная щетинка, и он уже не мальчик, но зрение сохранил непритупленным, очками он лишь описывает в воздухе таинственные линии и зигзуги. Он долго жует губами и на телезрителей не смотрит, уживаясь с каким-то вызревающим в нем настроением, без которого все последующее на экране, должно быть, не возымело бы того воздействия, на которое рассчитывали тысячи заявителей в лице Иванова, Петрова и Сидорова плюс домохозяйка, ничего не заявлявшая и даже не строившая никаких иллюзий (разве возвращение Курицына - такая уж иллюзорная иллюзия? разве это - из ряда вон и ни-ни обратно?),- женщина, которой Господь в тот день назначил отлучиться от домашних хлопот и дать себе полезный отдых у телевизионного экрана (как с той, так и с этой стороны его), внимать искусству для посвященных и юбиляров, из коего, собственно, только и может родиться киношка высокого пошиба,- и в этот момент непредсказуемую пронзает последняя конкретная мысль: я поняла, поняла, на кого он похож, этот суповар - на скверно подсмоленного кота-перекормка, но сумею ли я, когда Курицын не вернется, когда мы больше не увидимся, не станем одним целым, как прежде,- сумею ли пересказать сие извлечение из сокровищницы,- сама-то посмотрю, а как же Владлен, несчастный? Как все они, обездоленные, кто не имеет сейчас прямого доступа к телевизору? они потеряют нечто большое и неповторимое, сокровищницы отворяются раз в жизни, вот о чем я сразу не подумала, и теперь уже слишком поздно, лучше не думать, лучше совсем не думать, ни о чем, никогда, ни при каких обстоятельствах,- и, уже ни о чем не думая, она снова обращается к кинокритику: