Отравленная совесть

Амфитеатров Александр Валентинович

– - Людмила Александровна! Людмила Александровна!
– - долетел к ней тревожный оклик Синева, и она увидала у своих ног черную дыру, осененную тощей еловой веткой. На секунду она остановилась... осела, покачнулась назад. Потом словно невидимая сила толкнула ее вперед... Глупое от испуга бабье лицо мелькнуло в ее глазах, руки в синих штопаных рукавах замахали в воздухе, кто-то взвизгнул... Серебряный всплеск ледяной воды, страшный холод -- как обжог во всем теле...

Но сильные мужские руки

уже схватили ее за плечи и выхватили в обмороке из проруби.

К вечеру у нее открылось воспаление в легких.

XXXIV

Firenze, Fiesole{Флоренция, Фьезоле (фр.).}

188* апрель

"Милый, дорогой, хороший Аркадий Николаевич! Дорогой, последний, единственный друг -- единственный, с кем тянет меня поговорить в мои предсмертные часы.

Да, милый, умираю. И -- скоро, скоро. Доктор утешает и ободряет -- но я по глазам его вижу, что он лжет. А -- главное -- сама чувствую, что выкашляла свои легкие. Я почти не кашляю уже -- я как будто здорова. Я знаю, что это значит: это здоровье смерти. Умру одна... далеко от своих, от родины, на чужой стороне.

Вокруг меня -- юг, прекрасный, цветущий, всеисцеляющий юг. Все здесь дышит жизнью: убогие поправляются, больные выздоравливают, здоровые еще более расцветают. Я одна слабею с каждым днем... Моя хозяйка, добрая синьора Лючия, уже перестала и спрашивать меня о здоровье: видно, боится встретиться со словом "смерть" и вчуже испугаться. Они такие жизнелюбивые, эти тосканки! Умираю... а за окном весна: солнце блещет, магнолии цветут, песни слышатся, мандолины бренчат... Ах, тяжко!

Но все же -- спасибо ему, спасибо югу! Он вырвал мою душу из грозного, ожесточенного одиночества и поставил меня лицом к лицу с дивным собеседником -- своею могучею природою. И силой, и миром наполняют мою душу ее немые речи, и призраки мрачного прошлого бледнеют в присутствии ее вечной красоты. Я полюбила юг, и с тех пор, как у меня снова есть что любить, мне легче. Я по-прежнему презираю себя, по-прежнему боюсь людей -- лишь в твоих объятиях мне не обидно за себя и не страшно никого, о святая, всепримиряющая мать-природа! Ты -- великая, ты -- бесстрастная; пред тобою нет ни дурного, ни хорошего! Зло и добро ты одинаково спокойно высылаешь в мир из своих таинственных недр и равнодушно принимаешь их, слепо исполнивших задачу своего бытия, обратно. Я твоя! прими же меня, отжившую!

Из окон моей виллы я вижу гору. Высоко поднимается по террасам ее, словно с неба упавший, городок Fiesole, но гора, в могучем порыве к небу, обгоняет его

веселые строения и, отдав людским жилищам свои уступы, царит над ними зеленою вершиною. Томные кипарисные рощи и белые полосы тропинок испестрили ее скаты. На крутом гребне горы добрый человек поставил каменную скамью и начертал на ней: "Путник англичанин -- братьям-путникам всех стран". Сколько раз я отдыхала на этой скамье, задумчиво вглядываясь в широкую даль. Небо синее, спокойное, глубоко-прозрачное -- надо мною и вокруг меня. Горы Каррары, Пизы, белая полоса ливорнского побережья неясными намеками рисуются, сквозь голубоватый туман, на далеком горизонте, а внизу почти у моих ног кипит жизнью Флоренция, тянется, изрезанная мостами, зеленая лента Арно; красные лучи заходящего солнца играют на гигантском куполе Cattedrale {Кафедральный собор (ит.).}, кладут золото и румяна на его черную тучу. Там я бываю наедине с небом -- наедине с Богом. Ave Maria {Радуйся, Мария... (лат.).}... звон колокольчика и рокот органа в нагорной обители францисканцев... Я чувствую близость Бога и трепещу, но не страшусь ее: суди меня, Всесильный!
– - меня, много грешившую и много терпевшую! Я готова и спокойна... Жизнь изжита; пора -- хочу смерти! И там -- на этой заоблачной вышке, где мне бывало так хорошо -- там желала бы я уснуть навеки!

Прощайте, голубчик, Аркадий Николаевич! Спасибо вам -- за все, за все! Если на том свете встретимся, нам не в чем упрекнуть друг друга... не о многих я могу сказать то же самое, не многие и обо мне это скажут, когда и для них -- как завтра или послезавтра для меня -- смерть сделает явным все тайное. Обо мне будут плакать... Бедный Степан! бедные дети!.. Но мне не надо слез: не стою. За детей я не боюсь и не страдаю: они остаются в лучших руках, чем были бы для них мои -- такой, как я стала. Бедные, бедные! стыдно мне: много они из-за меня натерпелись. Да, слез мне не надо... и вы не плачьте обо мне -- вы, знавший меня лучше всех людей! Все к лучшему на свете. Человек приходит в мир и уходит из мира, слепо исполняя темное предопределение, и все, что творит он между рождением и смертью, решено и сотворено раньше его.

Опять звон, опять орган... может быть, я слышу их в последний раз... последние земные звуки... Ave Maria, gratiae, plena! {Радуйся, благодатная Мария! (лат.).} радуйся, Милосердная!
– - милосердная Мать -- Мать-природа. Радуйся, Мария, Благодать Земли боготворимая... Я люблю Тебя -- я верую в любовь... Прекрасна земля, прекрасны люди, прекрасно небо надо мною... Все люблю -- во все верую -- верую -- и умираю... Прощайте, дорогой друг, прощайте!"