Отравленные земли
Шрифт:
– Их и раньше было не много, а несколько месяцев назад пропали все. Это довольно странно, не даёт некоторым покоя до сих пор. Может, кого-то и растерзали лесные звери, но чтобы всех… вряд ли.
– Я слышал байки, будто они чувствуют приближение всяких… тёмных сущностей, – осторожно произнёс я. – Опасные свидетели…
На лице Бесика ничего не отразилось. Он убрал назад волосы и прибавил шагу.
– Да, так говорят. Но я не мог в этом убедиться, так как, когда животные ещё были целы, у нас никто не пил кровь.
– А сейчас пьют?
Я впервые спросил это без обиняков, решив его
– Вы верите в это неспроста, разве нет? Вы что, это видели?
Ветер забрался мне за воротник, я вздрогнул. Бесик слегка пожал плечами, поморщился и наконец решился ответить:
– Я видел тех, кого провожал из этого мира. Они не выглядели поражёнными каким-либо из известных науке недугов. Ужасные кровавые следы на их шеях…
– Язвы?
– Укусы, – отрезал он и жестом указал на крепкую дверь ближней постройки.
На петлях под крышей качалась кованая вывеска с чьей-то ногой, трудно сказать, чьей: обладателем её мог быть как дьявол, так и козёл. Но копыто там определённо было. Я послушно шагнул к крыльцу. Наступление пришлось временно свернуть.
Следующий час мы провели под прокопчёнными, но довольно располагающими сводами – тут никаких «плясок смерти» не было; стены оказались просто голыми, зато из округлых, удивительно чистых окошек проникал дневной свет. Нам быстро организовали незамысловатый завтрак, состоящий из яиц с огуречным соусом, творога, тёплых кнедликов со шпиком и ветчины. Я невольно обратил внимание на наличие в тарелке чеснока и на то, что свою дольку Рушкевич брезгливо отодвинул в сторону. Я не преминул уколоть его:
– Как неосмотрительно, неужели не хотите обезопаситься?
Он улыбнулся.
– Не хочу дурно пахнуть. Я слуга Господа. Никому всё равно не выпить мою кровь.
– Не все вампиры пьют кровь.
Я бездумно повторил слова avvisatori и не ожидал, что Бесик подавится и испуганно вздрогнет. Он едва не выронил нож. Я торопливо постучал его по худой спине.
– Что вы сказали? – отдышавшись, тихо переспросил он. – Откуда вы…
– Глупость, – спешно отозвался я.
Какой казус. Приехал развеивать суеверия – и сам пугаю людей вампирами.
Священник продолжал нахохленно смотреть на меня, даже отодвинулся подальше. С искренним сочувствием я подумал, что наверняка его нервозность – следствие суеверий его необразованной паствы. Такая впечатлительность от такой ерунды… Я успокаивающе коснулся запястья Бесика. К счастью, этот жест он принял не сжимаясь в комок.
– Не обращайте внимания, – попросил я виновато. – Абсурдные шутки, я склонен к ним. Но чеснок, кстати, весьма полезен, особенно от всякой заразы.
Говоря, я снова не мог не обратить внимания на удивительный цвет его глаз. Священнику с такими глазами, наверное, легко довериться: кажется, будто через него тайны и молитвы уходят куда-нибудь в небо, а там недалеко до нужных ушей. Но сейчас в этих глазах читались тревога и почти упрёк.
Неожиданно кое-что отвлекло меня, резко вернув
– А тут она! Светится! Космы длинные, там эти её цветы. И зовёт. Ну я и побежал со всех ног, а ведь как хотелось… – Он недвусмысленно щёлкнул языком. – Хороша, у-у-у!
– Да, они, болтают, все такие, – тоненько поддакнул его чернявый приятель-венгр. – Хотя я не видел, а ну как и не увижу? Ночами не мотаюсь, и ты сиди, Войтех!
– Да почему вы не сожжёте её, чёрт возьми? – вмешался третий, самый старый и лучше всех одетый. Он единственный говорил без акцента и, видимо, как и я, был приезжим.
Повисло недолгое молчание. Войтех икнул и с бульканьем приложился к кружке.
– Так её уже давно сожгли-то, – осторожно подметил чернявый. – И даже…
– Вы закончили? Думаю, нам лучше идти.
Последнее резко произнёс Рушкевич. Он, услышав разговор, ещё больше помрачнел. Я тоже догадался о предмете беседы, о чём не преминул сообщить, едва мы вышли на улицу. Священник, угрюмый и напряжённый, со вздохом посоветовал:
– Не спешите с выводами. Опасность речей горожан в том, что не всегда ясно, правда это или следствие выпитого. Хотя порой разницы нет…
– А к чему склоняетесь вы? – снова попытался поймать его я.
– Повторюсь, вам лучше составить своё суждение, – уклонился он.
– Но вы поможете мне?
– А вы поверите мне? – прозвучало слишком быстро. – Вот так просто?
– Смотря, как вы будете себя вести дальше, – шутливо сказал я и опять пожалел.
Печать с трудом сдерживаемого раздражения вдруг легла на худое лицо и сделала его почти отталкивающим. Рушкевич замедлил шаг.
– И как же я веду себя сейчас, можно узнать? Мечтаю услышать свой диагноз.
Я замялся. Меня давно так не припирали к стене – возможно, потому что я и сам почти не позволял себе двояких выпадов. Если они вдруг случались, то доставались обычно тем, кто проглатывал их: либо не понимая подтекста, либо следуя светской привычке держать каменное лицо, либо опасаясь меня из-за положения. Что скрывать, в последние годы я стал довольно высокомерен и не зря в некоторых кругах слыву вредным старым брюзгой. И чтобы моим безобидным шпилькам вот так дали отпор… Рушкевич, проницательно щурясь, склонил голову к плечу, и чёрная прядь упала на его правый глаз.
– Оставим этикет, вы довольно продержались в его рамках. Я вызываю у вас сомнения, не так ли? Здраво, если вы виделись с герром Мишкольцем и предавались обычному досугу в виде словоблудия. Что он упомянул? Мою блаженность? Мою…
Я остановился как вкопанный; он тоже. Казалось, он сейчас вспыхнет. Я понимал, что не учёл его юность вкупе с обычной для провинциала недоверчивостью к чужим, а неосторожным юмором усугубил ситуацию сам. Я попытался скорее выпутаться:
– Мне казалось, мы пришли к тому, что мне неинтересны сплетни. Всё сказанное о вас, герр Рушкевич, для меня не имеет веса. Ваши собственные слова я оценю выше.