Отражение птицы в лезвии
Шрифт:
— Так же Суэем доказана вина барона Винге в нарушении Имперского закона «О землях»…
— Об этом я буду говорить сегодня с его Величеством Императором. Подготовь к обеду все соответствующие документы. Дальше!
— Прибывший позавчера легат архиепископа Новерганскою отец Бондо просит вашей аудиенции.
— Сегодня, после третьей службы.
— На востоке Нижнего Бриуля начинается эпидемия чумы…
— Что предпринимает князь?
— Как обычно, мой господин. Его солдаты сжигают зараженные поселения.
— Отдай распоряжение Джемиусу, об отправке на границу с Бриулем наших людей, для контроля над распространением заразы, всех снабдишь соответствующей бумагой, с моей подписью.
— Инструкции будут прежними, мой господин?
— Да! Всех зараженных, пытающихся проникнуть на территорию Атегатта, сжигать на месте.
— Смею напомнить господину канцлеру, что через Бриуль в данный момент следует несколько термбурских караванов для наших гарнизонов
Канцлер исподлобья посмотрел на притихшего в момент слугу. Потом тяжело вздохнул и вдруг, подхватив со стола хрустальное блюдо, швырнул его через весь кабинет. Блюдо, сбив по пути несколько форелнских статуэток, со звоном раскололось на тысячу осколков, оставив на белоснежном мраморе красное соусное пятно.
В то же мгновенье в кабинет ворвался, страшно вращая черными глазищами Мио Шуль, по прозвищу Весельчак, лейтенант гвардии и личный телохранитель канцлера. Тут же, оценив обстановку, Весельчак убрал обнаженные клинки, и, развернувшись на одном месте, вышел в коридор. Россенброк, даже не повернул голову в сторону телохранителя, он продолжал смотреть на потеки соуса, так похожие издалека на кровь.
Эта новость была крайне отвратительна. К трону Куфии стремительно подбирался, шагая по трупам отравленных и удушенных родственников, виллаярский герцог Им-Могарр. Герцог слыл ярым врагом правящего дома и имел солидную поддержку со стороны куфийской знати. В то же время в самом Виллаяре Им-Могарра ненавидели и презирали за дикую жестокость и самодурство. И лишь присутствие на территории Великого герцогства имперских арионов удерживало обе стороны от развязывания кровопролитной гражданской войны. Канцлер, всячески поддерживавший законного правителя герцога Им-Нилона, прекрасно понимал, что Империя не может позволить втянуть себя в затяжную войну в канун голодной зимы, но и пропустить караваны на территорию Куфии он тоже не мог. Пропустить караваны — значит поставить под угрозу заражения огромное герцогство, находящееся в непосредственной зависимости от Империи и имеющее важнейшее стратегическое значение. Избавится от караванов — нарушить свои обязательства перед теми, для кого Империя является оплотом могущества и надежности. Разрушить надежды страждущих справедливости. В какой-то момент ему показалось, что нужное решение вот—вот будет найдено, но выхода не было. Вернее был. Один.
Канцлер внимательно посмотрел в глаза застывшему в мучительном напряжении Ландо. Потом опустил морщинистое лицо на сухую ладонь и заговорил, страшно и тихо:
— Свяжись с банкиром Монниссием Троем. От каравана избавиться до того, как он подойдет к таможне в Киссе. Предупреди графа Патео, о том, что я желаю побеседовать с ним сегодня, после восьмой службы. В западной башне. Эти, — канцлер ткнул пальцем в бумаги с темной каймой, свидетельствующей о том, что к их составлению приложила руку Тайная канцелярия, — в мою библиотеку. Остальные — в дворцовую канцелярию…
Он встал из-за стола, и тяжело опираясь на толстую трость, побрел к дверям.
— Как прикажете избавиться от каравана, господин канцлер?
Россенброк становился на пороге и печально посмотрел на старого слугу.
— С наименьшими потерями… С наименьшими потерями для Империи, мой дорогой Ландо…
12
Тропа закончилась резко, словно кто-то провел темную черту из густых зарослей бузины и терна, беспорядочно переплетенных диким виноградом. Позади остался чистый, светлый лес с белоствольными кленами и низкими широкими дубами. Впереди темнел без единого солнечного просвета, пограничный лес Аллафф. Здесь же, у гигантских, торчащих во все стороны корней огромного дерева и заканчивалась тропа, вдоль которой Аттон шел третьи сутки. Своего оленя он оставил у немногословного охотника, на избушку которого наткнулся, обходя пограничный форпост. Угрюмый охотник, заросший черной бородой по самые глаза, пообещал заботиться о животном, до возвращения хозяина. Но узнав, о том, что Аттон направляется в сторону Предела Лесов, скупо высказал ему все, что он думает об этих местах. Ничего хорошего он о них не думал, а Аттона посчитал безумцем, решившим подарить ему прекрасного верхового оленя. И конечно же, предполагал, что странный путник вряд ли вернется обратно.
Взбираясь на дерево, Аттон с тревогой думал о том, что ему суждено совершить. Никогда еще проблема выбора не стояла перед ним так остро. Где-то там, за тысячу пеших переходов отсюда, в мрачных катакомбах Норка, Великий решил, что так будет правильно. Аттон же так не считал. Но многолетняя выучка, время, проведенное рядом с отцом, вбили в него, в каждую частичку его мозга истину, что Торк непогрешим. Даже, когда затеи слепого проваливались, все верили в то, что так и надо. Его отец, бросаясь на край света выполнять очередной приказ, всегда произносил фразу: « Все, что Он хочет сделать — это сделать из нас людей » . Аттон этого не понимал. Он и не старался понимать. Он делал то же самое, что и его отец — точно, вовремя, быстро и бездумно.
Как
Взобравшись на верхушку, Аттон постарался выбросить из головы все лишние мысли и сосредоточиться на главном. А главным, сейчас, было определить точный путь через непроходимую чащу леса Аллафф к Памятному Камню. Далеко впереди, нависая над темным ковром леса синели Верейские Горы. Над вершинами, упираясь зазубренным белоснежным наконечником в поднебесье, возвышался Монолит Колл—мей-Нарат, гора Проклятых. Монолит притягивал к себе взгляд своим божественным величием и первородной красотой. Глядя на его склоны, блестящие, словно выложенные из алмазов, хотелось забыть обо всем, и раскинув руки в стороны, вопить от восторга. Если верить легендам, то после изгнания прайдов за Сторожевые Горы, у подножия Колл-Мей-Нарата, собрались древние правители, чтобы основать Старую Империю. Где-то, у подножия Монолита, находились развалины древнего Сторожевого Замка. Отец Аттона побывал там и по возвращению несколько недель беспробудно пил, отмахиваясь от всех расспросов сына. Лишь Торку он тогда поведал о том, что увидел в развалинах замка.
Но путь Аттона лежал гораздо ближе. Где-то там, среди мрачного леса текла, извиваясь среди камней небольшая река Айли-Толла. Именно к ней он должен был выйти, пробравшись через опасную Предела Лесов.
Налюбовавшись красотой Монолита, Аттон еще раз внимательно осмотрелся по сторонам, отметив про себя стаю летучих котов, медленно кружащих над деревьями невдалеке, и начал спускаться вниз.
Он крался вперед тщательно вглядываясь в заросли, и стрелы через три почувствовал тяжелый запах гнили. Подобравшись ближе, он наткнулся на огромную тушу мертвой мантикоры. Туша лежала уже несколько дней. С высоты, из крон деревьев на неё бесшумно пикировали, сложив крылья, летающие коты. Оторвав кусок падали они взмывали вверх, и исчезали среди густой листвы. Аттон, притаившись, высматривал других падальщиков, и вскоре заметил двух огромных многоногих гурпанов, вырывающих черными жвалами темное мясо. Аттон быстро взобрался на ближайшее дерево и сверху осмотрел внимательно мертвое чудовище. Сомневаться в том, что мантикора погибла не своей смертью, не приходилось. Вдоль брюха и могучей шеи шли глубокие продольные раны, а перепончатые крылья были неестественно вывернуты. Перепонки лохмотьями свисали с толстых полых костей. Из-за позвоночника, обглоданного котами, торчали острые обломки ребер. Аттон, прекрасно знающий силу и свирепость мантикор, в недоумении разглядывал тушу поверженного чудовища. Первое, что пришло ему на ум, что это сделал дракон. Но повнимательнее приглядевшись к месту сражения он нашел следы, почти человеческие, но гораздо больше и с явными мощными когтями, вместо пальцев. Следов было не много, раненая мантикора пред смертью билась, загребала лапами в конвульсиях, поэтому место сражения было сплошь покрыто вывернутыми пластами палой листвы вперемешку со щепками и ветвями кустов. Аттон непроизвольно стиснул за пазухой небольшой кожаный мешочек. Он был близок к цели. Теперь осталось дойти до реки.
Примостившись в ветвях огромного дерева он провел всю ночь не смыкая глаз, вслушиваясь в тревожные звуки леса и мрачно размышляя о предстоящей миссии. С первыми лучами солнца он спустился с дерева, осторожно осмотрелся по сторонам и направился в сторону реки.
13
В Аметистовом Зале было удивительно тихо. Вокруг накрытого обеденного стола стояли небольшими группами придворные. У ритуальных чаш, вырубленных из целых аметистовых глыб, неторопливо прохаживался в одиночестве церемонмейстер двора граф Нарсинг. Он рассеяно помахал Россенброку, канцлер в ответ слегка склонил голову. К нему уже шел, бесцеремонно раздвигая широченными плечами придворных, сам Император Конрад. Канцлер на мгновенье залюбовался молодым правителем. Высокий рост и мощное телосложение Конрад унаследовал от своего деда, а волнистые желтые волосы и пронзительные голубые глаза — от матери. Старый советник души не чаял в этом честном и открытом молодом человеке, так не похожем на своего отца.
— Да здравствует Император! — Канцлер остановился и прикоснулся кончиками пальцев к переносице. Внимание всех находящихся в зале теперь было устремлено на него.
«Ах, какое нарушение дворцового этикета! Сам Император идет навстречу этому старому ублюдку, по странной прихоти, наделенному титулами и властью». Большинство придворных вокруг них застыло с масками безразличия на холодных лицах. Лишь граф Патео, генерал—интендант и казначей Империи, улыбался канцлеру своей странной улыбкой. Император остановился напротив и повторил приветственный жест. Он понимающе улыбался уголками тонких губ и смотрел на старика сверху вниз тепло и доброжелательно.