Отражение

Фрэнсис Дик

— Поздравляю, — ответил я.

Он настороженно посмотрел на меня, неуверенно улыбнулся и кашлянул.

— Меня послали… э-э… я пришел просить вас, чтобы вы… — Он запнулся и беспомощно посмотрел на меня. (Нисколько не похож на адвоката.)

— Чтобы я — что? — подбодрил его я.

— Мне говорили, что вам это может не понравиться… но… меня послали просить вас…

— Ну… продолжайте, — сказал я.

— Навестить бабушку, — с видимым облегчением выдохнул он нервной скороговоркой.

— Нет, — твердо сказал я.

Внимательно

посмотрев мне в лицо, он заметно упал духом, но отважился на вторую попытку:

— Она при смерти и хочет вас видеть.

Всюду смерть, — подумал я. — Джордж Миллейс, а теперь вот и мать моей мамы. Тоже мне, горе…

— Вы меня слышите? — спросил он.

— Слышу.

— Ну так как же? Может быть, сегодня?

— Нет, — ответил я. — Я никуда не поеду.

— Вы обязательно должны поехать, — беспокойно проговорил он. — Поймите… она очень стара… умирает… и хочет вас видеть.

— Очень жаль…

— Если мне не удастся вас уговорить… — Джереми в смятении вновь ткнул пальцем в визитную карточку.

— Э-э… Фоук — мой дедушка, а Лэнгли — мой двоюродный дедушка и… э-э… они меня послали…

— Он нервно сглотнул слюну. — Честно говоря, они считают, что проку от меня мало.

— А это уже шантаж, — заметил я.

В его глазах мелькнули искорки, и я понял, что он не так глуп, как пытается казаться.

— Я не хочу ее видеть, — повторил я.

— Но ведь она умирает!

— Вы что, своими глазами видели?

— Э-э… нет…

— Я так и думал. Просто я ей для чего-то нужен, вот она и пошла на эту уловку. Понимает, что иначе я к ней ни за что не приеду.

Он был потрясен.

— Да поймите же, ей семьдесят восемь лет!

Я мрачно посмотрел во двор: казалось, дождь не кончится никогда. За всю жизнь я ни разу не видел свою бабушку, да и не хотел ее видеть — ни живую, ни мертвую. Раскаяние на смертном одре, отпущение грехов у врат ада вызывало у меня протест. Слишком поздно.

— Нет и еще раз нет, — сказал я.

Он безнадежно пожал плечами, вышел из-под навеса как был — с непокрытой головой, без зонтика — и сделал несколько шагов под проливным дождем. Метров через десять он обернулся и снова направился ко мне, видимо, решив сделать последнюю попытку.

— Послушайте… дядя говорит, что вы ей вправду очень нужны. — Он был серьезен и упрям, как миссионер. — Неужели вы допустите, чтобы она умерла, так и не повидавшись с вами?

— Где она? — спросил я.

Он просиял.

— В частной лечебнице. — Порывшись в кармане, он достал листок бумаги. — Вот адрес. Если вы согласны, я могу хоть сейчас отвезти вас туда. Лечебница находится в Сент-Олбансе. А вы, если не ошибаюсь, живете в Ламбурне. Значит, от вашего дома это не очень далеко.

— Ну, добрых пятьдесят будет.

— Но ведь… вы, как правило, много ездите.

Я вздохнул. Выбор у меня был паршивый: либо безвольно сдаться на милость победителя, либо твердо

сказать «нет». И то и другое для меня было неприемлемо. Я считал, что, хотя бабушка всю жизнь меня и знать не хотела, это не давало мне права платить ей той же монетой, когда она на пороге смерти. Я уже не мог, как прежде, самодовольно презирать ее — в такие минуты счеты не сводят… Черт бы ее побрал!

Зимний полдень угасал. С каждой минутой уличные фонари горели все ярче, расплываясь в пелене дождя. Я подумал о пустом доме, о вечере, который нечем заполнить, об ужине — паре яиц, куске сыра и чашке черного кофе, о том, что я бы с удовольствием съел больше, да нельзя. Еще я подумал, что поездка в лечебницу, по крайней мере, отвлечет меня от мыслей о еде, а все, что помогает в постоянной борьбе с весом, следует приветствовать. Даже встречу с бабушкой.

— Ладно, — покорно сказал я, — поехали.

Старая женщина, выпрямившись, сидела на постели и в упор смотрела на меня. Если она и умирала, то сегодня вечером явно не собиралась отдавать богу душу. Темные глаза были полны жизни, а в голосе не чувствовалось предсмертной слабости.

— Филип, — утвердительно сказала она, оглядев меня с головы до пят.

— Да.

— Ха!

В ее смешке слышалось торжество и презрение, впрочем, именно такой реакции я и ожидал. Ее непримиримое отношение ко мне, лишившее меня детства и уничтожившее мою мать, ничуть не изменилось. Я почувствовал облегчение: она не собиралась слезливо вымаливать у меня прощения.

— Я знала, что ты сразу примчишься, как только услышишь про деньги, — холодно процедила она.

— Про какие деньги?

— Про сто тысяч фунтов, какие же еще?

— Впервые об этом слышу, — сказал я.

— Не лги! Иначе зачем тебе было сюда приходить?

— Мне сказали, что вы умираете.

Она метнула на меня злобный взгляд, в котором вместе с тем читалось изумление, и неприятно оскалилась.

— Да, умираю. Все люди смертны.

— Да, — сказал я, — рано или поздно нас всех постигнет одна участь.

Ее внешность никак не вязалась с привычным образом бабушки — розовощекой, ласковой старушки. Сильное, упрямое лицо, вокруг рта залегли глубокие, жесткие морщины. Густые, стального цвета волосы были чисто вымыты и аккуратно уложены. На фоне бледной кожи непривычно резко выделялись коричневые старческие пигментные пятна, а тыльные стороны рук избороздили темные вены Худая, пожалуй даже истощенная, женщина и, насколько я мог судить, высокая.

Большая комната, где она лежала, скорее напоминала гостиную, в которую поставили кровать, чем больничную палату. Впрочем, это относилось и ко всему зданию в целом. Загородный дом, превращенный в гостиницу с сиделками. Всюду ковры, ситцевые занавески до пола, кресла для посетителей, вазы с цветами. «Все, чтобы скрасить переход в лучший мир», — подумал я.