Отречение
Шрифт:
— Мыслю женить тебя на младшей дочери князя Дмитрия Костянтиныча! — произнес Алексий торжественно. — И сим навсегда укрепить мир с суздальскою землей!
Дмитрий вспыхнул, побледнел, опять вспыхнул.
— А какая она? — вопросил вовсе по-мальчишески.
— Вот Микула, приятель твой, воротит, он расскажет тебе, — пообещал митрополит. — А теперь скажи, что ты будешь вершить, когда мы замирим суздальского князя?
— Отстрою Москву! — гордо изрек Дмитрий.
Алексий чуть склонил голову.
— Еще?
— Пойду войной на Ольгерда!
Алексий отрицательно
— Неверно, князь! Идти в поход надобно только тогда, когда ты уверен в победе. Думай еще!
— Ну, Новгород… — неуверенно протянул Дмитрий. Ему так нравилось воображать себя на коне перед полками, что вопросы Алексия сбивали его с толку.
— Прежде всего, князь, надобно тебе совокупить всю землю Владимирскую! — твердо произнес митрополит.
— Значит, Тверь? — догадался Дмитрий.
— Значит, Тверь! — отмолвил митрополит.
— Но Василий Кашинской… — начал было Дмитрий.
— Кашинский князь стар, а после него тверской стол отойдет князю микулинскому! — договорил Алексий.
— Значит, мне надобно вести полки на Михайлу Лексаныча?! — вопросил отрок, вновь загораясь.
— Не ведаю! — вздохнув, отозвался Алексий. — Попробуем обойтись без того.
Уже выходя из покоя, князь не утерпел и вопросил:
— А она красивая?
— Да! — ответил Алексий.
— Очень?
— Очень!
Дмитрий прихлопнул дверь и вприпрыжку побежал по лестнице.
ГЛАВА 45
Микула, накоротко возвращавшийся под Москву, прискакал в Суздаль со своими поезжанами, с дарами для молодой, честь по чести.
Это была немного странная свадьба, ибо жених прибывал с полками великого князя московского и сразу после венца должен был выступать с ратью противу Бориса. Однако обряд, хоть и в краткие сроки, учинен был по полному поряду, начиная со смотрин и до девичника. Так же закрывали молодую, так же везли к венцу в сопровождении целой свиты верхоконных поезжан, так же теснился в улицах народ и текло рекой даровое княжеское пиво. А наличие множества ратных воевод только придало сугубой торжественности заключительному свадебному пиру.
Сват чин-чином снял надкусанными пирогами плат с головы молодой, и Маша-Мария, впервые близко-поблизку узрев очи вельяминовского добра молодца, задохнулась и, прикрывши глаза, вся отдалась первому — под крики дружины и гостей — прилюдному свадебному поцелую.
Потом они кормили друг друга кашею, привыкая к новому для обоих ощущению неведомой близости, и Мария благодарно чуяла сдержанную властность его руки, ощущала его дыхание на своем лице и чла в глазах строгую мужественность молодого Вельяминова, постигая, что не ошиблась в выборе и брак этот будет наверняка и благ, и разумен, и муж станет ей подлинным хозяином, защитой и обороной, а потому не стыдно, не зазорно ни перед кем и вовсе неважно, что он — не князь.
В эту ночь Микула, скрепив себя и соблюдая древний и мудрый стариковский завет, вовсе не тронул молодую, отвергнув все намеки свахи, которой не терпелось вынести гостям брачную рубаху. Под гул голосов продолжавшей пировать за столами
Он уже сидел на коне и чалый жеребец играл под ним, грызя удила, когда Марья, запоздавшая, вышла, смущаясь, проводить супруга. Впервые в головке замужней женщины, она неловко потянулась к нему, приникла, пряча лицо, когда Микула обнял ее, наклонясь с седла.
Когда полк уже выступил за городские ворота, Иван Вельяминов подъехал к брату, вопросил:
— Что, словно девка ищо она у тебя?
— Девка и есь! — отмолвил тот, сплевывая и щурясь на струящийся впереди путь и череду верхоконных, ощетиненную остриями копий.
— Али оробел? — вымолвил с ленивой усмешкой Иван, подкусывая брата.
— Баял уже тебе! — возразил Микула со сдержанным гневом. — Порода в ей! Мы с тобой ухари посадские, што ль? Вельяминовы ныне стали князьям равны! Должно к тому и вежество иметь княжеское! Власть христьянину дана токмо на добро. Иначе — зачем она? Зачем тогда мы с тобой, Москва, великий стол, поход нонешний? Должно иметь к ближнему, к смерду — любовь по завету Христа! К земле — рачительность! К семье — береженье и жалость! Я так понимаю себя. Свой долг! Что же я, разбегусь, как тот кобель, абы на постелю вспрыгнуть? Пущай привыкнет ко мне. И не с пьяного пира нам с нею дитё зачинать!
Иван глянул чуть удивленно на брата, покачал головой, не нашелся, что сказать-молвить, и молча поскакал вперед, догоняя родителя-батюшку. Микула чуть надменно усмехнул вослед Ивану. Сам он гордился собою, своим решением и намерен был и впредь не изменять гордости своей. Он ехал, с удовольствием чуя, как ходят под атласною кожей коня мускулы, и, разгораясь лицом, представлял себе скорую встречу с женою и их первую, взаправдашнюю брачную ночь. Ликующая радость переполняла его, и он готов был порою соколом взвиться с седла и лететь аж на крыльях впереди ратных полков.
Боя, как и предвидел Алексий, не произошло. У Бережца рати встретились и, постоявши полдня друг против друга, смирились. Борис подписывал грамоты, оставлял Нижний старшему брату; ему, в свою очередь, возвращали захваченный было суздальскими войсками Городец, и все возвращалось на своя си. И как-то не почувствовано, не понято осталось никем, что впервые за полтора столетия большое государственное дело было решено владимирскими князьями без воли ханской и помимо Орды.
…Когда уже все было счастливо окончено, возвращаясь из Нижнего в Троицкую обитель, Сергий на пути под Гороховцем основал новую пустынь, которая, как и все заводы преподобного Сергия, не погибла, а продолжала жить два или три столетия, ибо о ней еще в 1591 году сообщалось как о существующей в грамоте царя Федора Ивановича.