Отрекаясь от русского имени
Шрифт:
В сентябре 1930 г. « крупные подразделения кавалерии и полиции обрушились на украинские села, начав кампанию так называемой пацификации (умиротворения)». «Армейские части заняв около 800 сел, громили украинские клубы и читальни, отбирали имущество и продукты, избивали всех, кто пытался протестовать. Было арестовано около 2 тыс. украинцев, в основном гимназистов, студентов и молодых крестьян, почти треть из них попала в тюрьму на продолжительные сроки. Украинских кандидатов в депутаты сейма посадили под домашний арест, не дав им принять участие в проходивших в это время выборах, выборщиков-украинцев запугиванием принуждали голосовать за польских кандидатов».
Далее польское правительство «отменило самоуправление в селах и передало их под контроль польских чиновников. В 1934 г. в Березе Картузской был устроен концентрационный лагерь, где
Итак, «погромы», «избиения», «тюрьмы», «террор», «концлагерь» и «всеобщий ужас» – как раз тот ряд понятий, который характеризует «государство, основанное на конституционных принципах», где «украинцам жилось несравненно лучше, чем их советским братьям». Поэтому О. Субтельный глубоко скорбит о том, что «развал Польши в начале войны (сентябрь 1939. –С.Р.) привел ко включению западно-украинских земель в сферу куда более жесткого(?!) режима», изоляции «от европейских политических и культурных ценностей» [126] (вероятно, все тех же «тюрем» «террора» «погромов» и «ужаса»)…
126
там же, с. 538, 539, 470, 552, 488, 480, 497, 490-491, 533, 513, 536, 541-543, 569, 619
Читаешь и диву даешься: неужели выше приведенные фрагменты могут принадлежать перу одного человека, настолько они взаимоисключающи? И тем не менее это так, ведь мы имеем дело с «украинцем», сознание которого непоправимо расколото и просто не в состоянии соединять наблюдаемые факты в целостную органичную картину мира. Эта-то расколотость сознания и есть самый верный признак шизофрении (в переводе с латыни – шизо (или схозо)френия как раз и означает «расщепление (раскол) мозга (сознания)»). А двоемыслие «украинца», врожденная способность одновременно держаться двух противоположных точек зрения, есть лишь частный случай ее. Почему и чтение любого украинского произведения, к какой бы сфере знаний оно не относилось, превращается в тяжелый, изматывающий душу труд. Даже в тех случаях, когда написано оно на чистейшем Русском языке. Литература подобного рода действует на психику нормального человека самым угнетающим образом и, перевернув последнюю страницу, чувствуешь себя совершенно опустошенным. Такое состояние испытывает, наверное, психиатр после длительного сеанса общения со своим пациентом. И. Ильин в свое время точно заметил по поводу такого рода чтива:
«Ложь идет сплошной волной. Она преподносится тоном непререкаемого авторитета и наигранного лицемерного пафоса, свойственного скверным драматическим актерам. Читаешь и думаешь: лжет! И сам знает, что лжет; и даже не скрывает своего знания… «Да, лгу! А ты слушай и молчи! И попробуй только не согласиться! И повторяй мою ложь за мною! Да без оговорок, без колебаний! Уверенно! С чистосердечным убеждением! Лги искренно! Обманывай вместе со мною с пафосом! Лицемерь с темпераментом, чтобы я, перволжец и обер-обманщик, имел основание сделать доверчивую физиономию!!!»…
Читаешь и чувствуешь, что начинается тихое головокружение, сопровождаемое отвращением к лжецу и тайным презрением к самому себе… - за молчание…
И вдруг - в этом потоке лжи и обмана, - тем же тоном, - выговариваются целые куски фактической правды… И эта правда выговаривается именно в составе лжи – для ее подкрепления и удостоверения. Знаешь, что это правда (здесь и далее курсив И. Ильина)… и начинаешь не верить и ей. Потому, что и она лжет. Она лжет тем, что произносится тем же тоном наглого апломба, с теми же лицемерными и аффектированными «жестами» (умственными, нравственными и стилистическими!). Она лжет и тем, что появляется окруженная ложью, в обманной картине и для-ради обмана …
И вот, кто так лжет, тот теряет в самом себе чувство правды; а перед другими людьми и перед Богом – он теряет и право на правду. Сама правда его начинает лгать. И он сам чувствует это и сам себе не верит. И другие ему не верят» [127] .
* * *
«Украинцу», конечно, подобного рода неверие не помеха. Его управляемое
127
Ильин И. Наши задачи. Исторические судьбы и будущее России. В 2-х тт. М.: “Рарог”, 1992, т. 1, с. 115-117
Вклад последней в формировании украинской ментальности невозможно переоценить. Психология, мировосприятие, иерархия общественных ценностей «украинца», его политические предпочтения, само поведение в быту базируются прежде всего на тех идеологических штампах, которые в течение последних полутора столетий настойчиво и методично внедряла в его сознание самостийническая историография.
Конечно, ее методика, приемы, основные направления исследований ничего общего с исторической наукой не имеют, ибо «История Украины» – не наука, а нечто среднее между партийной пропагандой и историкообразной мистификацией и в качестве таковой не признает объективной истины в принципе, а уровень своих «достижений» определяет заинтересованностью в ее существовании тех или иных зарубежных структур, да чисто арифметическим ростом поклонников ее бредовых постулатов в массе населения, произвольно включенной ею в «украинский народ».
В силу этого своего откровенно шарлатанского характера в ряду других национальных исторических школ она стоит особняком, никак с ними не связана и полностью изолирована от общего научного поля их разработок, дискуссий, информационных связей и обменов. Изгойство ее предопределено теми принципиальными установками, которыми изначально руководствовались самостийнические «историки» в своем подходе к прошлому и методике его изучения и толкования.
Для историка, как ученого, независимо от национальности, присуще убеждение, что прошлое невозможно изменить и что точность исторического знания – нечто самоценное и само собой разумеющееся. Украинский историк подходит к делу с прямо противоположной стороны: для него прошлое – это всего лишь вспомогательное средство для решения текущих политических задач. А для успешного их решения требуется, чтобы «украинец» вообще не знал своего исторического прошлого. Прежде всего того, что ПРЕДКИ ЕГО ЯВЛЯЛИСЬ РУССКИМИ, ибо на протяжении двух столетий знание этого сводило на нет «национальну свидомисть» «украинцев», пока, наконец, они не постигли: только полное забвение данного прискорбного факта сделает их по-настоящему «самостийными и нэзалэжными».
«Кто управляет прошлым, тот управляет будущим. Кто управляет настоящим, тот управляет прошлым».
Этот общий для всякой исторической мистификации закон стал методологической основой самостийнической историографии задолго до того, как был сформулирован Дж. Оруэллом. Руководствуясь им украинский историк обращает прошлое в некую бесформенную массу, которую путем хитроумных манипуляций легко втиснуть в текущую «злобу дня», Вооруженный столь эффективным методом интеллектуального надувательства, вдохновляемый сознанием того, что творит это во имя вечно обиженной и обобранной «нэньки», он конструирует прошлое по своему произволению, объявляя не нравящиеся ему факты «выдумкой», а собственные выдумки – исторически достоверными «фактами». В результате этой операции прошлое, по своей природе неизменяемое, становится изменяемым, гибким, пластичным, «заказным», готовым принять любую форму, подтвердить любую историософскую концепцию, включая самую бредовую.
НЕЗНАНИЕ – СИЛА!, а поэтому прошлое следует не изучать, а творить, сочинять, так как история – всего лишь миф, выдумка, наукообразный вариант «сказки для взрослых». Ее предназначение сугубо прикладное: содействовать пробуждению украинской «свидомости» (сознательности) – и не более того. А если в своих основных фактах она (история) этой задаче противоречит, ее необходимо «исправлять» и «подчищать» на свой украинский лад. Поэтому для самостийника главное не изучение прошлого, а его переделка. Она-то и есть объект украинской историографии, все свои усилия сосредоточившей на том, чтобы доказать недоказуемое, опровергнуть очевидное, превратить миф в реальность, а реальность – в миф.