Отрешенные люди
Шрифт:
— Да калачи, плюшки, ватрушки, — отвечал Петька.
— Давай сюда, — ответил солдат. — У нас нынче один лишь злодей сидит взаперти, ему хватит и калача, а булки сам съем.
— Угощайся, служивый, угощайся, — поддакнул ему Камчатка, а потом быстро затараторил, — трека калач ела, страмык, сверлюк страктирила…
— Чего сказал? — не понял солдат.
— Присказка такая про калачи, — засмеялся Камчатка, но Иван уже понял, что тот сообщил ему на воровском языке о ключах, которые засунул в калач.
Заскрипела дверь, и солдат через порог просунул внутрь каморки
— Возьми вот, тебе принесли. Не все люди воры на свете, есть и честные пока.
— Благодарствую, служивый, — Иван радостно схватил калач и, едва дождавшись, когда солдат прикроет дверь, разломил его, торопливо начал щипать мякиш, пока не нашел металлический ключ и чуть не закричал от радости. Тут же вставил его в замок, который висел на металлическом ошейнике, с помощью чего он и был пристегнут к чурбаку, повернул… Замок щелкнул и дужка отскочила. Камчатка знал свое дело. Теперь он мог без труда снять с шеи проклятый ошейник, который накрепко приковывал его к деревянному обрубку.
— До ветру хочу, — крикнул он караульному, — до ветру…
9
До сих пор, как только Ивану вспоминалась Макарьевская ярмарка и его пребывание в кутузке под стражей, когда он был на волосок, на самую малость от гибели, но ушел из–под самого носа у солдата через окно нужника, легко открыв принесенным ключом замок на цепи, становилось ему не по себе. А что же было потом? Все давние побеги, кражи, укрывательства настолько переплелись, перепутались в голове, что порой, оказавшись в незнакомом доме, чуть осмотревшись, он вдруг признавал что–то давнее, забытое, и хозяева начинали казаться похожими на тех, кого–то обворовал, обманул, и он, придумав очередную небылицу, спешил убраться подальше, пока его не опознали, не накинулись, не заголосили.
… В тот раз, бежав из–под караула, Иван быстро разыскал снующих по базару дружков и шепнул им, чтоб шли к реке, садились на паром. А сам быстро забрал вещи и деньги, припрятанные в укромном месте. Поддельная бумага на плотницкую артель осталась у полковника Редькина, а их, наверное, давно искали, и любой драгун или караульный мог опознать и схватить, а уж тогда… Как и условились, встретились через час на пароме, переправились на другой берег реки и, поминутно оглядываясь в ожидании погони, заспешили в ближайшее село — Лысково, в котором уже приходилось бывать вездесущему Гришке Хомяку.
— Есть там у меня одна деваха знакомая, — подмигивал он со значением атаману, — отсидимся до времени.
— Без бумаги нам никак нельзя, — вздыхал Степка Кружилин, — заметут полицаи, как пить дать, заметут.
— Не каркай, — оборвал его Иван, — со мной не пропадешь, придумаем чего. Не впервой.
— Оно понятно, что не впервой, да не дай Бог случай второй, а то хуже прежнего выйдет, — пробовал бузить Степан, но Каин так глянул на него, что тот чуть язык не проглотил и надолго замолчал.
— А мне бы где милую подружку сыскать по душе, по сердцу, да погостевать у нее недельку, отдохнуть малость,
— Найдешь себе еще подружку, — усмехнулся необычайно мрачный Петр Камчатка. Его явно что–то беспокоило, но он отмалчивался и лишь изредка недружелюбно взглядывал на Каина, и молчком вышагивал дальше, тяжело сопя под нос.
— Чего надутый такой? — выждав удобный момент, когда их не могли услышать остальные, спросил его Иван.
— А чему радоваться? — зло огрызнулся тот. — Связались с дурнями, которые ни украсть, ни покараулить не могут. Какой с них толк, скажи? Были бы с тобой вдвоем, нам бы тех денег, армянских, надолго хватило, чуть не на всю жизнь.
— А ране отчего молчал? Почему в Москве не сказывал? — Иван, правда, и в Москве заметил трудно объяснимое дурное настроение своего товарища, но думал: пройдет, переменится. А теперь вон оно как оборачивалось.
— Кто бы меня послухал? Они тебе уши маслом замазали, наобещали сорок коробов, шагу без нас ступить не могут.
— Нехорошо друзей в беде бросать, — попробовал Иван урезонить Петра, сам давеча толковал, мол, в беде воры один другого не оставят никогда. — но тот смачно сплюнул в дорожную пыль, ответил:
— Сроду друзьями они мне не были! Так… поскребыши, прибились к нам, как банный лист к голой заднице, и бросить негоже, и тащить за собой мочи нет.
— Так чего предлагаешь? Сказывай, — осторожно спросил Иван, вышагивая рядом с Камчаткой, с трудом поспевая за ним.
— Разбежаться надо, пока не поздно. Сам по себе пущай каждый и добирается до Москвы. Не желаю им поводырем быть, надоело.
— Перечить не буду, — помолчав, согласился Иван. — Может, так оно и лучше будет. Поглядим, как обернется все.
В деревне Гришка Хомяк без труда нашел деваху, у которой останавливался года два назад. Жила она с двумя младшими братьями при отце, который постоянно бывал в разъездах, нанимаясь к купцам возницей, чем промышляли едва ли не все мужики из их деревни. Деваху звали Нинкой, и была она в доме за хозяйку, поскольку мать схоронили давненько и все бабье хозяйство легло на нинкины плечи. Судя по всему, с Гришкой у них была любовь, и теперь она была несказанно рада его появлению, легко шныряла по большой просторной избе, и улыбка не сходила с ее широкого румяного лица.
Она усадила нежданных гостей на лавки в чисто прибранной горнице и даже не поинтересовалась, кто они, откуда прибыли. Помалкивал и Каин с товарищами, надеясь, что Григорий сам все объяснит своей подружке. А Хомяка было прямо–таки не узнать: он весь разомлел, размяк, и прежняя настороженность слетела с него, уступив место блаженной улыбке. Подобное настроение быстро передалось всем остальным, за исключением Петра Камчатки, который по–прежнему пребывал в дурном расположении духа. Молодые парни, постреливая в нинкину сторону озорными глазами, поинтересовались, есть ли у нее знакомые подружки, что согласились бы погулять, посидеть вместе с ними за столом.