Отрешенные люди

Софронов Вячеслав

– А чего говорить?
– вскинул тот сросшиеся на переносье брови.
– Видел я Ивана на той неделе, поговорили с ним малость, да каждый по своим делам и разошлись. Может, на рыбалку отправился, а может, и по иным делам. Я ему не хозяин...

– На какую рыбалку!
– стукнул кулакам об стол Сухарев.
– Сказывал мне полицмейстер, будто свадьбу он играть хотел, а как узнал, что киргизцы по его душу в город нагрянули, то его и след простыл, и невесту побоку. Утек, сукин сын!

– Вернется, поди, - не отрывая глаз от раскрытого окна, спокойно отвечал губернатору Михаил Корнильев, словно беседовал с надоевшим подрядчиком.

– Знаю я вашу породу, - продолжал выкрикивать слова Сухарев, - что вы, Корнильевы, нос кверху

дерете, что те же Зубаревы, один корень. Совсем никакого почтения властям нет, пораспоясались! Найду и на вас управу! Губернатора более всего выводило из себя, как держался перед ним купец. Хотелось подскочить, схватить его за шиворот, шваркнуть мордой об пол, чтоб ползал, валялся в ногах, просил прощения. Но не первый уже раз сталкивался он с семейством братьев Корнильевых, которых побаивались и уважали все в городе, начиная от полицмейстера, что первым тянул руку к шляпе при встрече с каждым из них, и кончая последним водовозом, готовым в Москву пешком пойти по первому их слову. Губернатор не понимал, откуда у них, Корнильевых, такая власть и влияние на горожан. Ну, богаты, крепко живут, торгуют и с Китаем, и с Бухарой и на Москву, на Волгу обозы шлют. Но таких купцов в Сибири хватает... Однако, эти брали чем-то другим, не только деньгами, а какой-то природной силой и уверенностью в себе, несокрушимостью, что ли. Сухареву говорили, будто бы отец их, Яков Корнильев, еще при губернаторе Матвее Петровиче Гагарине в первых людях ходил, чуть ли не правой рукой у того был по торговому делу. Гагарина царь Петр сковырнул, а эти остались, корни пустили, весь город в руках держат. Да что город, по всей губернии их слово закон - вряд ли кто посмеет ослушаться. Чтут, уважают...

– Найдется, найдется Иван, - словно успокаивая губернатора, заговорил Михаил Яковлевич.
– Нашли, ваше высокоблагородие, о чем беспокоиться, о киргизцах...

И даже то, как он произнес "ваше высокоблагородие", было обидно для Сухарева: не было в обращении подобострастия или истинного уважения и положенного для купца почтения.

– Ты почему со мной так говоришь?
– неожиданно для самого себя вспылил губернатор, вскочил с кресла, схватился за висевший на шнурке колокольчик. Ты где находишься?!

– Да я у себя дома, в Тобольске живу, - не дал договорить ему Корнильев и тоже встал, - а вот иным завтра, может быть, и в дорогу дальнюю собираться.

– Это ты мне?! Государыни слуге?! Сгною!!!
– зашипел Сухарев и пошел на купца, выставя вперед кулаки, но вдруг осел, схватился за грудь и едва не упал, ухватившись за стол.
– Воды, - прошептал уже еле слышно.

Корнильев кинулся к графину, плеснул воды в кружку и поднес ко рту тяжело дышавшего губернатора. Тот сделал несколько глотков и потухшим взглядом посмотрел на купца.

– Ну, вот и ладно, - как маленькому выговаривал Корнильев.
– Не ровен час, и помереть можно, - Михаил Яковлевич подвел губернатора к креслу, усадил, вернулся обратно к окну.
– Поговорю я с киргизцами теми, - негромко сказал он, - никуда они писать не станут, знаю я этих косоглазых. Больше пужают.

– А вдруг да напишут, - еле разжимая губы, спросил Сухарев, - тогда как? Государыня с меня первого спросит.

– Да неужто не знаете, как они пошуметь любят? А про свою вину никак забыли? Кто моего брата Федора с людьми и обозом захватил? Как раз они и есть. Иван выручать брата в степь ездил, а они на него поскакали, могли и жизни лишить, вот он и стрельнул. И правильно сделал. Любой бы на его месте так же поступил. Кому охота голову класть, да еще в чужом краю?

– Государыня всего этого слушать не станет. Не велено инородцев дразнить да в разор вводить.

– Введешь их в раззор, как же! Они обоз с товарами так и не вернули Федору, а у него убытка почти на полтыщи рубликов. Кто возместит? Нет, не столь и глупы киргизы эти, потолкую с ними, поднесу на помин души ихнего человека по куску камки китайской на халаты, и пущай

обратно в степь проваливают.

– Значит, берешься уладить?
– бескровными губами попытался улыбнуться Сухарев.

– Само собой, берусь. Когда это Корнильевы слово свое не держали. Да, брат мой, Алексей Яковлевич, просил набор посуды собственной работы на двенадцать персон вашему высокопревосходительству передать, - словно только что вспомнил Корнильев и поставил на губернаторский стол большой узел, приятно звякнувший мелодичным звоном, который обычно издает дорогая посуда.
– Тут только малые предметы, остальное внизу оставил. Не тащить же самому вверх. Найдется кто, чтоб сюда доставить?

– Найдется, найдется... Как не найтись, - Сухарев слегка смутился от столь открытого подношения и спешил выставить настойчивого купца побыстрее за двери.
– Иди уже, сделаю все, что в моих силах.

– Спасибо на добром слове, - слегка поклонился Михаил Яковлевич, и, чуть задержав взгляд на узле с посудой, слегка усмехнулся и вышел, громко откашливаясь.

22.

Иван Зубарев отсиживался уже вторую неделю в деревне Аремзянке, где год назад один из братьев Корнильевых, Алексей Яковлевич, открыл стекольный заводик. Как только они с освобожденным из плена Федором въехали во двор к старшему из братьев, Михаилу, то тот сам, в чем был, выскочил на крыльцо, по дикому замахал руками, заорал в голос:

– Куда претесь?! Или не знаете, что на вас сыск объявлен? В Тюмень разве не заезжали? Я наказал крестному твоему, Иван, упредил чтоб...

– Чего случилось, братушка?
– полез с объятиями Федор.
– Мы и не думали крюк делать, через Тюмень возвращаться... Али не рад гостям?

– Заворачивай оглобли, правь в Аремзянку, - схватился за узду Михаил, сыску в моем доме только недоставало...

– Да о каком сыске ты говоришь?
– уставился на него ничего не понимающий Федор. Зато Иван моментально, шкурой, почуял, в чем дело. Еще там, в степи, урядник Харитон Зацепа, недвусмысленно качая головой, заметил:

– Наделал ты себе, купецкий сын, пакостей на всю жизнь. Через того киргизца подстреленного долго будешь по темным углам хорониться...

– Если бы не я его, то они меня конями потоптали, - оправдывался Зубарев.

– Они - не ты, - покрутил ус Зацепа, - донесут губернатору в Тобольск, как пить дать, донесут. А тех, кто инородца порешил, губернатор не милует.

Тогда, в горячке, Иван не придал особого значения словам урядника, но в Тобольске, встретив столь неласковый прием у Михаила Корнильева, окончательно осознал, как несладко ему придется по возвращении в родной город и сколько раз еще аукнется смерть того киргизца, с которым он и знаком-то не был.

– Поехали, Федор, - взял Иван за рукав двоюродного брата, - прав Михаил, лучше будет укрыться на Аремзянке, а там - как Бог даст.

– Похлопочу за вас перед губернатором, знаю одну его слабинку, - на прощание пообещал значительно смягчившийся Михаил Яковлевич.

Аремзянку и деревней-то назвать было нельзя, поскольку поместил там Алексей Корнильев приписных крестьян, которые должны были работать на стекольной фабрике, а уж в свободное время заниматься собственным домом, огородами, скотиной. Вышло так, что набрал Алексей Яковлевич в работники тех, кто до крестьянского труда был не особо охоч, а больше любил подольше поспать, попозже встать, лясы с соседом поточить, пивка или браги в урочный час попить, и жены их мало чем от мужиков отличались. Зато все они, как на подбор, оказались зубасты, речисты, за словом, как говорится, в карман не лезли и загибали порой такие витиеватые словесные кренделя, что иной бурлацкий артельщик мог бы им позавидовать. По их рассуждениям выходило, что хозяин фабрики, Алексей Корнильев, должен непременно дать им деньжат на обзаведение хозяйством, а сверх того год-другой снабжать их посевным зерном, рабочими лошадьми, а коль случится неурожай или бескормица, то, опять же, не дать помереть с голодухи.