Отрицание ночи
Шрифт:
Я не говорила о Люсиль со своим отцом, я только попросила отдать мне ее документы, в частности полицейский отчет, составленный через несколько лет после развода, когда Люсиль впервые попала в психиатрическую лечебницу. Отец без проблем прислал мне бумаги почтой на следующий же день. Мой отец удивляется тому, что я, создавая книгу о женщине, которую он любил и ненавидел больше всех на свете, не прислушиваюсь к его мыслям. На самом деле, мой отец ничего не знает. Он переписывает свою историю, а заодно и историю Люсиль, по причинам, о которых здесь речь не пойдет.
Чтобы соблюсти равноправие, я решила не интервьюировать ни одного из мужчин Люсиль – ни Фореста,
Я рада, что не разговаривала с мужчинами Люсиль. Я бы не хотела знать, какой женой или любовницей была моя мать. Это меня не касается.
Я пишу о Люсиль с точки зрения слишком рано повзрослевшего ребенка, я пишу о загадке Люсиль, такой близкой и одновременно далекой, о Люсиль, которая не обнимала меня с тех пор, как мне исполнилось десять лет.
Люсиль оставила Габриеля, когда ей стукнуло двадцать шесть. Сначала несколько недель мы жили у бабушки с дедушкой в Версале, я там даже в школу ходила. Этот период для меня окрашен в бледные, едва различимые тона. Отец в итоге приехал в Версаль, забрал меня и сестру, потом нас забрала Люсиль, потом – снова Габриель. Так продолжалось, пока родители не оформили развод официально.
Позже Люсиль поселилась с другим мужчиной на улице Матюрен-Ренье в четырнадцатом округе. С Тибером Люсиль познакомил Варфоломей, который к тому моменту стал художественным директором в рекламном агентстве. Тибер походил на великана с рыжими волосами, он работал фотографом. Мы смотрели на него снизу вверх, боялись его и думали, что он прилетел с другой планеты.
Единственное яркое воспоминание тех лет – помимо шоколада, который Люсиль растапливала и намазывала на булку, и телепередач по четвергам, где мальчик Самсон в плаще рассказывал разные истории – страшная мамина зубная боль. Она мучилась и рыдала от бессилия несколько дней. Таким образ матери отпечатался в моей памяти. Тогда, да и позже, я ничего не могла поделать с маминой болью.
Развод моих родителей, столь же банальный, сколь и тяжелый, сопровождался безжалостной битвой за детей, в которой каждая из сторон собирала свидетелей и более или менее успешно доказывала свое превосходство. В конце концов, суд признал Люсиль виновной в адюльтере, однако оставил право опеки за ней (по другой версии Габриель уступил нас маме). Мне тогда исполнилось шесть лет, Манон – два года.
Люсиль получила работу секретарши в маленьком рекламном агентстве. Ее выбрали из целой сотни кандидаток. Ведь только она могла похвастаться личным знакомством с Жильбертой Паскье.
Осенью следующего года Люсиль и Тибер активно искали жилье. Лизбет вышла замуж через несколько лет после Люсиль и обосновалась в департаменте Эссонн. Муж Лизбет сообщил Тиберу и Люсиль, что по соседству от них освободился дом. По семейной легенде, Тибер, у которого на тот момент отсутствовали документы, удостоверяющие личность, представил хозяину дома визитную карточку фотографа-натуриста. Вскоре мы переехали в Йерр, расположенный в тридцати километрах от Парижа. Город делился на две части. С одной стороны широкой улицы – красные кирпичные дома, с другой – десятки особнячков, разделенных узкими асфальтированными дорожками. Чуть дальше, по направлению к вокзалу, находились булочная, аптека и супермаркет «Coop».
Жюльен, сын Тибера, поселился с нами. Манон отдали в детский садик, а меня – в начальную школу. Спустя несколько дней после начала учебного года директриса
Думаю, именно в тот день у Люсиль в голове возникла и закрепилась мысль о том, что я не пропаду и выпутаюсь из любой ситуации.
В разгаре шестидесятых Йерр оказался для нас символом новой жизни, я запомнила это время как праздничное и веселое. Люсиль и Тибер покрасили паркет в гостиной в белый цвет, а матрасы, приспособленные вместо дивана, – в зеленый. Постепенно наш дом превратился в пристанище смеха и развлечений, в хаотический мир, чьи законы и правила диктовали погода или настроение, но никак не жизненная мудрость. Нам с сестрой разрешалось класть локти на стол, облизывать тарелки, рисовать на стенах, прыгать, бегать, топать, гулять, сколько влезет. Большую часть времени мы играли на улице с другими детьми. Мы боялись господина З., соседа из домика напротив, о котором рассказывали, будто он ненавидит шум и готов пристрелить любого нарушителя покоя; мы боялись желтой собаки, которая появлялась непонятно откуда и с подозрительным видом бродила вдоль домов, опустив хвост; мы боялись эксгибициониста, который однажды зимним вечером выскочил за-за куста, когда мы выходили из культурного центра. Тем не менее наша территория продолжала расширяться.
По вечерам к нам приходили друзья и друзья друзей – поужинать, выпить, покурить. В гостиной всегда дым стоял коромыслом. Питались мы в основном разными ракушками и спагетти – с кетчупом или без него, а ездили на старой зеленой машине. Люсиль каждый день пропадала на работе в Париже, Тибер гулял по дому в чем мать родила, воровал из супермаркета готовое жаркое, фотографировал и с удовольствием играл в домохозяина.
Через какое время жители городка пустили слух о том, что наш дом – настоящий притон для наркоманов и хиппи, по крайней мере, в школе мне это повторяли не раз. Впрочем, я не особенно реагировала. Мы всегда отличались от других семей – я это знала, остальное не имело для меня никакого значения. По четвергам в полдень меня приглашали обедать домой к девочке из класса, а потом ее мать хвасталась, что единственный бифштекс, который перепадает мне за неделю, берется из ее холодильника. Когда Люсиль об этом услышала, обеды у подружки прекратились для меня раз и навсегда.
Мы вскоре познакомились с Рамо, семьей с семью детьми, которых их мать растила в одиночестве. Они въехали в дом по соседству, мы стали ходить друг к другу в гости и обмениваться всем подряд – полдниками, играми, ручками, куклами и так далее. Мы дружили много лет. Я мечтала носить лифчик, как Эстель, старшая из сестер, и нравиться мальчишкам.
Мы делились на группы по возрастной категории, а для больших игр собирались все вместе. Мы с подружками устраивали на лужайке перед домом бесплатные концерты и подражали Клоду Франсуа, повторяя его песни и движения.
Сандра чуть дальше, чем Рамо, но, невзирая на слухи, родители позволяли ей к нам приходить и даже оставаться на ночь. Сандра – моя первая лучшая подруга. По средам Сандра отправлялась в церковную школу – там давали пирог и много-много апельсинового сока. Я хотела туда записаться, но Люсиль не разрешила.
По-своему мы вели вполне упорядоченную жизнь. Люсиль работала в Париже, Тибер занимался домом и покупками.
Через выходные нас с сестрой забирал Габриель. Он приезжал на «BMW», останавливался перед домом и ждал, пока его королевы выйдут.