Отрицание ночи
Шрифт:
На следующий день Люсиль возникла в моей комнате в десять утра, бледная как смерть. У нее начались судороги и бред. Я напомнила ей о том, что все визиты запрещены до часу дня и попросила вернуться после полудня. Люсиль согласилась, но сперва вывалила на мою кровать и на пол кучу барахла: пульверизатор для опрыскивания растений, бонсай Манон, множество старых плюшевых игрушек, игральные карты, гадальные карты и прочую ерунду. У Люсиль вещи аж вываливались из карманов. Мама объявила мне, что теперь у нее море денег, тридцать тысяч франков чистыми – заплатили за взрыв электростанции. Об исключительных способностях Люсиль узнала компания Макинтош и тут же предложила
После визита Люсиль я чувствовала себя ужасно. Вскоре приехала Жюстин. Вместе мы со страхом ждали момента, когда мама откроет дверь и попадется в нашу ловушку. Снова я поступила как предательница.
Напряжение росло, мы сильно волновались, и вдруг в палату без предупреждения влетели подружки из моего класса и Барнабе, мальчик, с которым я познакомилась несколькими неделями ранее и который мне нравился. Пока я пыталась объяснить товарищам, что лучше им прийти в другой день, в палату ворвалась, будто фурия, Люсиль с цветами и постерами в руках:
– Убирайтесь отсюда! Пусть все горит в огне!
Через несколько секунд моя кровать с капельницей уже стояла в коридоре, а в палате мои друзья пытались отцепить маму от Жюстин. Люсиль бросилась на сестру, стала кусаться и царапаться, оскорблять и винить во всем на свете. Жюстин крикнула мне, чтобы я звонила в психиатрию, Барнабе побежал за медсестрами. Я корчилась от боли на своей каталке, рыдала, почти выла. Вернувшись, Барнабе посмотрел на меня с удивлением – понял, наверное, что я не девочка из хорошей семьи, которую он надеялся встретить. Когда подоспели медсестры, Люсиль валялась на полу и, кажется, неплохо себя чувствовала.
Несколько секунд я молча смотрела маме в лицо. Истерия, припадок безумия – все словно отступило на мгновение. Люсиль лежала на полу, как младенец в колыбели, и улыбалась мне мягкой, нежной, странной, растерянной улыбкой. Время остановилось.
Жюстин попросила медсестру посидеть с Люсиль, пока не приедет «Скорая помощь». В коридоре я заметила бледность Жюстин, ее искаженное болью лицо и поняла, как тяжело ей играть роль старшей сестры, нести ответственность, терпеть унижения сегодняшнего дня, помноженные на прошлое. Вскоре приехала Виолетта.
Когда Люсиль вывели из палаты и она принялась орошать всех из пульверизатора для растений, один интерн взял меня за плечи и прикрыл мне глаза, чтобы я не видела маму.
Люсиль, в конце концов, спустилась по лестнице и села в «Скорую помощь», которая отвезла маму, как всегда, в больницу Святой Анны. Барнабе сбежал, потрясенный увиденным. Одна из моих подружек ненадолго задержалась. Жюстин и Виолетта поехали следом за мамой. Вскоре моя подружка ушла домой.
Этот момент, момент полного тотального одиночества – самый тяжелый из всего, что я помню. Я осталась наедине с собой и заплакала.
Вечером медсестра принесла мне таблетку снотворного – я не приняла лекарство. На следующий день в дверь моей палаты постучалась женщина со звонким приятным голосом:
– Тук-тук-тук, я психолог этой больницы. Кажется, вчера вечером произошел неприятный инцидент с вашей мамой? Хотите поговорить?
Я вздохнула и сказала:
– Нет, нет, спасибо, все в порядке.Я обдурила психолога, точь-в-точь, как всегда поступала Люсиль: дело привычки.
Для создания этого текста мне понадобилось перечитать множество своих тетрадей и дневников, куда я методично, регулярно и, видимо, с удовольствием, день за днем, год
Забавно, что большинство фактов, бережно запечатленных в моих дневниках, я напрочь забыла. Остались только крупные события и самые яркие сцены. Остальное поросло мхом. Перечитывая свои каракули, я поразилась избирательности человеческой памяти. Все-таки организм устроен невероятно удобно – как навороченный компьютер: мысли, чувства, впечатления, воспоминания можно сортировать, раскладывать по файлам и папкам или стирать ради чистого пространства, новой информации и новой жизни. Перечитывая записи, я будто заново окунулась в свою студенческую жизнь с лекциями, книжками, любовными интрижками, друзьями, теми, что до сих пор рядом, и теми, кого я не смогла удержать. Я вспоминала, какими красноречивыми, умными, целеустремленными были многие мои друзья, как я ими гордилась и восхищалась.
Среди своих иероглифов я нашла вложенные в тетрадь письма Манон, которые она мне писала, когда мать вышвырнула ее из дома. Манон исполнилось тогда семнадцать. Я рыдала над старыми письмами сестры, заново переживая ее столетней давности отчаяние.
Думаю, Манон острее чувствовала страдание Люсиль, чем я, Манон ближе знала маму.
Погружаться в воспоминания больно, ворошить прошлое больно, заново вскрывать почти зажившие раны – больно. По мере написания книги я все сильнее ощущаю давление прошлого, я заново переживаю то, что уже стерлось, смылось, отодвинулось на задний план. Меня это мучает. Писательство меня обезоруживает, я остаюсь обнаженной перед сотнями страниц, заполненными буквами, я не защищена. Должно быть, она очень счастливый и спокойный, человек, раз ввязалась в подобную авантюру с риском для психики, подумаете вы. Однако я просто хочу докопаться до сути, выстрадать и осознать то, что многие годы покоилось на дне. Тогда я стану сильнее. Я уверена.
Я забываю класть вещи на место, не отношу коробки обратно в подвал, не убираю тетради и дневники, выстраиваю вокруг себя прежний мир.
Я взвешиваю каждое слово, возвращаюсь назад, исправляю, уточняю, вырезаю. У меня есть волшебная «литературная метла», которая служит мне верой и правдой, когда я работаю над своими книгами. Странно, что в этот раз метла не хочет меня слушаться. Она вертится и крутится на месте, взлетает вверх под потолок и падает ничком на пол, будит меня, когда я сплю, маячит перед носом, я вскакиваю в четыре утра и решаю вырезать какой-нибудь эпизод, стереть главу, притормозить, но метла не дает. Моя метла постепенно превращается в ковер-самолет, который мчит меня все дальше и дальше, заставляет пить вино и курить сигареты, спешить, отдаваться бессознательным фантазиям и собственной интуиции.
Несмотря на старания и глубокий анализ, я не могу понять странностей Люсиль. Она жаждала всеобъемлющей власти, сверхъестественных способностей, денег и подарков. Но почему? Что стоит у истоков этих желаний?
Барбара описывала приступы безумия как «внезапное извержение вулкана». Когда глубоко внутри сидит тихий робкий страх или неудовлетворенное желание, внезапно возникает чувство протеста, стремление высвободиться из пут, разрушить проклятие, дать себе то, что хочется. Это нормально. Но порой подавленное чувство оказывается слишком сильным, и тогда оно вырывается наружу, оглушая и самого человека, и окружающих.