Отрицание отрицания
Шрифт:
И как-то утром выпал первый снег, нежный и пушистый. Анечка всегда любила его, а теперь пришла в ужас, потому что снег надо было чистить, чтобы не оказаться отрезанной от выхода в город. А чистить ей не приходилось, и она понимала, что ей никак с ним не справиться. И пришла в такое отчаяние, что даже не расслышала скрипа этого первого снега под тяжелыми мужскими шагами. И стука в дверь не расслышала. Услышала голос:
— Простите, не подскажете, как мне Анну Колосову найти? Сказали, где-то здесь…
Поначалу Анечка даже не сообразила, что она и есть Колосова,
— Я!..
Распахнула дверь. Перед нею стоял бывший прапорщик Алексей Богославский. Взвизгнула, как девчонка, и повисла у него на шее.
6.
Богославский был в потрепанной военной форме со споротыми петличками и шевронами. Рыжая щетина покрывала щеки, подбородок отвисал жидкой, еще не оформившейся бороденкой, глаза блестели усталым, каким-то прибитым упрямством.
— Войдем? — тихо спросил он.
Анечка отстранилась. Он вошел, крепко прихлопнул дверь и закрыл ее на щеколду.
— Так теперь надежнее.
— Есть, — сказал он. — Три дня голодом морили.
— Сейчас, сейчас!.. — она бросилась на кухню, а Богославский тяжело опустился на стул.
— А где Александр? — из кухни крикнула Анечка.
— Спирту у тебя не найдется?
— Немного есть. Отлила из папиных запасов. Он арестован, а меня переселили сюда.
— Знаю. Я ведь сначала по старому адресу пошел.
— А что же все-таки с Александром?
— Тащи жратву, спирт и два стакана. Все расскажу.
Анечка примолкла, поняв, что добрых вестей она не услышит. Молча принесла кастрюлю с борщом, накрыла на стол, поставила два стакана. Разлила борщ по тарелкам, положила фляжку со спиртом и села напротив, сухими глазами вглядываясь в бывшего прапорщика.
Богославский молча разлил спирт, поднял стакан.
— За упокой души. Не чокаясь.
И встал. И Анечка встала, качнувшись, но успев опереться о стол.
Выпили. Постояли, склонив головы. Две слезинки сползли по Анечкиным щекам. Ровно две, она умела властвовать собой.
— За что? — спросила, помолчав.
Богославский жадно хлебал борщ. Вытер рот рукавом.
— Расстреляли весь высший комсостав. Сталин армию чистил.
— Как вам удалось уцелеть?
— А я — мелкая сошка. Был при комкоре, то бишь, вашем муже, порученцем, забрали в Чека. Вот.
И положил на стол растопыренные пятерни без трех последних суставов и не разгибающимися ладонями.
— Били?… — с ужасом и почему-то шепотом спросила Анечка. — У нас в НКВД бьют?..
— Если бы били — полдела. Пытают. И очень изощренно. Но я все вытерпел, и они совершенно неожиданно отпустили меня. Я понял, что отпуск у меня временный, пошел в Москве на толкучку и у карманников купил паспорт на фамилию Иванов. И удрал в тот же день в Смоленск. Если позволите пожить, все буду делать. Несмотря, что руки — как крюки. Приловчился.
— Я буду счастлива, дорогой мой. Мы с отцом однажды вас неплохо спрятали, и я убеждена, что никто вас и здесь не найдет.
— Мне повезло, — сказал Богославский. — Энкаведешники
Больше ни о погибшем Александре Вересковском, ни о себе они не говорили. Они вообще мало разговаривали. Богославский поднимался еще до зари и тихо выходил из дома, не скрипнув ни единой половицей. Расчищал снег, который порою заваливал саму входную дверь, чистил дорожки. Особенно старательно ту, по которой каждое утро учительница немецкого языка ходила в школу-десятилетку. К этому времени был готов завтрак, после которого Анна шла в школу, а Богославский прочищал тропочку меж оврагами к калитке, ведущей на Вокзальную площадь и — в будочку с ручной белой крысой. Дядя Карл отпускал ему воду по талончикам, Богославский относил воду домой и тут же шел пилить и колоть дрова.
Он не только все делал на участке, но и все — в доме. Убирал, протирал пыль, мыл посуду. Только никогда ничего не готовил, сказав:
— Ты так вкусно готовишь борщ, Анечка, что я лучше и пробовать не буду заменять тебя на кухне.
Анечка готовила из рук вон плохо, но была так польщена, что расцвела в улыбке.
— Ты сам выбрал.
— Так ты же — хозяйка. А поесть из рук хозяйки и кошке приятно.
Неизвестно, как бы дальше развивались события в маленьком домике на Покровской горе, если бы не занемог дядя Карл, заведовавший раздачей воды по талонам. К тому времени он очень сдружился с Алексеем Богославским, а потому и сказал откровенно:
— Заболеваю я, Алексей. Старая болезнь, еще с гражданской. Что, если я тебя порекомендую на мое место, а ты меня к себе положишь. Договорись с хозяйкой своей, боюсь я больниц, а родственников у меня нет. Ни единого.
Анечка, естественно, не отказала, поставив, правда, одно условие: дядя Карл должен был переехать к ним со своей белой бесхвостой крысой. И когда в управлении водоснабжения Алексея утвердили на место заболевшего, дядю Карла Богославский на руках перенес в домик под вековым дубом. И белая крыса сидела у своего хозяина на груди.
Анечка пригласила знакомых врачей из военного госпиталя. Врачи тщательно осмотрели больного и, проведя закрытый консилиум, сказали Анне:
— Безнадежен. Можем взять, чтобы не обременять вас…
— Ни в коем случае! — категорически отказалась Анечка. — Я постараюсь обеспечить дяде Карлу все удобства…
— Удобства не спасут, — вздохнули доктора. — Но воля ваша, товарищ Голубкова.
Через неделю дядя Карл скончался. Похоронили его как могли по своим доходам, справили поминки, отметили девятый день, и только тогда заметили, как изменилась сама их жизнь. Осиротевшая крыса привязалась к Анечке, не отходя от нее ни на шаг. А Алексей Богославский с липовыми документами на некоего Иванова стал советским служащим. Выдавал воду по талонам, получал заработную плату, вступил в профсоюз коммунальщиков.