Отрицательная Жизель (сборник)
Шрифт:
Но все же, когда была вымыта посуда и даже вычищен старый эмалированный чайник с забитым носиком, Таля открыла чемодан и достала голубую скатерть — единственную в их хозяйстве. Она застелила стол, поставила на него чашки, вымытую до блеска сахарницу, полный кипятку чайник.
В кухонном столе она взяла горстку вермишели и сварила ее с солью. Масла нигде не было. Зато нашлась нераспечатанная пачка чаю. Съев половину невкусного варева, Таля выпила свежезаваренного чаю вприкуску. Было уже больше десяти вечера. Таля вырвала листок из тетрадки,
«Маманюшечка, где ты пропадаешь? Я без тебя соскучилась, но больше ждать не могу — засыпаю. Не уходи завтра без меня, разбуди пораньше. Целую тебя 100 раз.
Ужин на столе».
Девочка заснула мгновенно и так крепко, что не слыхала, как через несколько минут стукнула дверь.
Мать сняла меховую папашку, сбросила на стул пальто, оглядела комнату и у порога стащила с ног бурки. В одних чулках дошла до стола, прочла записку, улыбнулась, подошла к дочери и поглядела на нее. Вернувшись к столу, попробовала остывшую вермишель, прошептала: «Черт знает, что за гадость» — и тихонько засмеялась. Она тоже очень соскучилась, но до этого вечера даже не представляла как.
Потом она вытащила шпильки из туго свернутых на затылке светлых волос, помотала головой, распуская их, стянула темно-синий свитер и черную суконную юбку. Глаза у нее закрывались от усталости. В полотняной рубашке с круглым вырезом, открывающим крепкую белую шею, сидела она на краю своего топчана и плела длинную косу. Потом подождала минуту, как будто собиралась с силами, чтобы дойти до выключателя, и погасила свет.
Утром Таля проснулась оттого, что мама кончиком своей косы пощекотала ей лицо. Девочка села на кровати, не открывая глаз, обхватила мать за плечи и вместе с ней упала обратно на подушку.
— Эй, Талка, не спи, — сказала мама, — уже поздно.
Таля сразу проснулась.
— Ну вот, я же просила разбудить пораньше! А что же ты еще с косой?
— А у меня сегодня выходной!
— Весь день выходной?! Мам, ну позволь мне не ходить в школу — я так без тебя соскучилась! — взмолилась Таля.
— Ишь, нашла важную причину пропускать занятия, — засмеялась мама, — вставай-ка, вставай. Придешь из школы, пообедаем вместе. И знаешь, давай сбегаем в киношку! Выходной так выходной, а?
Таля быстро собралась. У мамы завтрак был уже готов. На столе стояли хлеб, масло, сахар. Мама принесла чайник.
— Не ждала я тебя, Талка, честно говорю, заняла все у Александровны. Но сегодня все будет, и обед тебе будет. Только мне надо еще к докладу приготовиться: у меня завтра доклад важный.
Таля рассмеялась. Знала она мамины выходные дни! И обеды ее знала! Сварит суп густой-прегустой, ложка стоит, и скажет: «Это сразу первое и второе».
— Мам, а косы мыть? — Так они называли мытье маминых длинных волос. Мама давно бы остригла их, но Таля упросила ее оставить и теперь помогала.
— Ох, дочь, как надо
— Мне еще надо у тебя узнать кое-что.
— Например?
— Ну, например, почему мы так плохо живем?
— Плохо? Мы? Что именно ты называешь «плохо»?
— Ну грязно и… бедно.
Мама оглядела комнату.
— Может быть, у нас и грязновато. Но, дочь, мы с тобой сами виноваты — обе большие. Давай сделаем чистоту.
— Печку снимем, и потолок надо побелить.
— Печку давай, а потолок отложим до весны. Что ж, назначай субботник! Но вот «бедно»… с этим я не согласна! Тебе чего-нибудь не хватает? Скажи!
Спроси ее мама: «Что ты хочешь?» — и Таля назвала бы сразу множество предметов: вязаный берет с помпоном, как у Люды Чесноковой, шерстяные перчатки, серую плиссированную юбку, джемпер с галстуком… Но сказать, чего ей не хватает, было труднее. Ну вот, пожалуйста, — ей не хватает ботинок с коньками… Мама удивлена: ведь Таля ходит на каток в своих обычных ботинках и «снегурки» у нее есть. Зачем человеку две пары ботинок? Вот мама сказала, и действительно получается, что вторые ботинки — лишние.
— Мы еще поговорим с тобой о бедности, Талка. Сейчас я тебе скажу одно: у нас еще очень многие живут трудно — недоедают, не имеют самого необходимого. Мы должны устраивать нашу общую жизнь, чтобы всем было хорошо, понимаешь? А о себе мы, большевики, должны думать в последнюю очередь. Вот какое дело… Ну, беги!
Таля в пальто и ушанке, с книгами, перетянутыми ремешком, была уже в дверях, но вдруг вернулась.
— Мам, а почему мы не живем с папой? — спросила она.
— Опять двадцать пять! — воскликнула мама. — Мы уже говорили об этом, Наташа. — Строгая морщинка появилась у нее между пушистых бровей. — Он ушел от нас давно, тебе пяти лет не было.
— Это не ответ на вопрос, — нахмурилась Таля, — я серьезно хочу знать, и ты мне сегодня вечером скажешь, я уж не маленькая.
— Мы же в кино собирались, — каким-то детским голоском протянула мама, но лицо ее вдруг стало строгим, серые глаза потемнели. — Я не хочу об этом, понимаешь, совсем не хочу об этом говорить, — сказала она горячо. — И ты не говори со мной об этом, пока я сама не скажу, не захочу сама…
— Ну, хорошо, хорошо! — Таля прижалась к матери. — Не сердись, я не буду. Посмотри, мне папа часы подарил.
Мама взглянула мельком и продолжала так же взволнованно:
— Очень хорошо, очень хорошие часы. Он, отец твой, очень хороший человек. Слышишь, девочка? Ты мне веришь, что он хороший? — Мама повернула к себе Талино лицо, сильно сжав ее щеки ладонями. — Он прекрасный человек, и ты люби его, непременно люби!
Тале казалось, что мать сейчас заплачет. Это было необычно и страшно. Таля дернулась, пытаясь освободиться.
— Хорошо, мама, ну, хорошо, отпусти же меня, я опаздываю!
— Ну, беги, беги. — Мама подтолкнула ее к дверям и крикнула в коридор: — Осторожно с трамваем!