Отрочество
Шрифт:
Небо, террасы, облако и зеркальный пруд были поручены члену художественного кружка Дворца пионеров, ученику седьмого класса Бартеньеву.
Яковлев и Кузнецов выбирали вместе с Петровским фотографии — переснимали их, проявляли и перепечатывали. И всем звеном, лежа на полу в пионерской комнате, ребята делали подписи к этим снимкам.
Глава II
И вот до открытия школьного лектория осталось всего два часа, даже меньше — час сорок
Яковлев, взволнованный и бледный, бродил по темному коридору коммунальной квартиры — длинному коридору, уставленному вешалками, сундуками и корзинами.
Он томился. Его раздражало все: шаги на лестнице, царапанье кошки, подтачивающей когти об угол сундука, голоса, долетающие из кухни.
Он вошел в комнату и прилег на оттоманку.
Эх, если бы кто-нибудь изобрел такую кнопку, вроде кнопки звонка! Нажмешь ее — а тебе отвечают (вот как «точное время» по телефону), что и как будет… Ну, например: «Доклад состоится, пройдет благополучно» или там «отлично», «удовлетворительно», «плохо»…
Но такой кнопки еще не изобрели. Ему приходилось ждать, и положение его было, надо сказать, не из легких: ему оставалось ждать еще целый час и тридцать пять минут.
Дверь скрипнула. Вошла мать с кастрюлей дымящегося супа. Между тем в передней раздался звонок, и почти сейчас же к Яковлевым постучали.
— Заходите, пожалуйста. Даня, наверно, к тебе, — сказала мать.
Дверь бесшумно отворилась, и через порог шагнул Саша.
— Простите, — сказал он, — я не помешал?
— Ну что вы! — ответила мать. — Раздевайтесь, пожалуйста.
Он разделся в передней и прошел к большому столу под висячей лампой.
— Пора? — спросил нетерпеливо Даня и отставил тарелку.
— Да нет, у нас еще добрых сорок минут. Успеется. Ешь.
— Вот видишь! — с торжеством вставила мать. — Я тоже говорю, чтоб он ел. Садитесь, пожалуйста… Может быть, и вы с ним закусите?
— Ой, нет! Спасибо большое. Я дома уже поел.
Даня с недоумением посмотрел на товарища и пожал плечами: «Сашка ел. Он обедал. Вот тоже человек!.. Как он мог обедать, когда ему с минуты на минуту предстоит делать доклад!»
Пока Даня был занят этими глубокими мыслями, мать вышла и возвратилась с тарелкой, на которой лежала котлета с макаронами.
Даня стал молча ковырять котлету вилкой.
— А что это у вас какой набитый портфель? — поинтересовалась Яковлева.
— А это снимки… к докладу, — доверчиво глядя ей в глаза, ответил Саша. — Вот посмотрите. — Он открыл портфель и положил на стол большой альбом. — Посмотрите, пожалуйста: это дома яванцев — видите, на сваях. А вот каучуковые плантации и деревья — правда похожи на наши клены? А это яванцы с пиками. Они борются за свою национальную независимость.
— Подумать только! — говорит Яковлева. —
— Это? Это воронка в земле. Тут, должно быть, была хижина — видите, остатки какой-то утвари. Понимаете, им-то что — англичанам и американцам, им прибыль нужна. Плантации, каучук, олово…
— Ясное дело, капиталисты, — покачав головой и глубоко вздыхая, говорит Яковлева. — Что им до рабочего человека!
— А народ без крова, — продолжает Саша. — И жертв сколько! А земля у них богатая. И народ храбрый, сильный. Я вам после когда-нибудь все подробно расскажу, ладно? Я к вам как-нибудь приду с картой, можно?
Даня удивленно смотрел то на мать, то на товарища.
Нет, что ни говори, а Саша странный человек. Один раз они шли по лестнице и разговаривали о чем-то важном — кажется, о Фламмарионе. Перед ними по той же лестнице ковылял какой-то дошкольник. Саша нагнал дошкольника, поднял его и посадил к себе на плечо.
«На какой прикажешь этаж?» — спросил Петровский.
«Прикажу на третий», — ответил дошкольник.
«А как же тебя зовут?» — засмеявшись, спросил Саша.
«Катя зовут, Константинова дочь», — ответил дошкольник.
«А я думал, что ты Константинов сын», — удивился Саша.
«Это потому, что лыжные штаны», — ответила Константинова дочь.
И Саша донес ее до третьего этажа.
В другой раз Даня шел к Петровскому и увидел, что тот стоит около помойки с мусорным ведром в руках. Заметив Даню, Саша помахал ему рукой, сказал: «Подожди минуту, я сейчас» — и опрокинул в помойку мусор. Пустое ведро он подал чужой старушке, вытер руки снегом, а потом носовым платком и пошел рядом с Даней как ни в чем не бывало.
Если бы это сделал кто-нибудь другой, Яковлев бы сказал просто: «воображает», «корчит из себя образцово-показательного подростка».
Петровскому он готов был простить все — и дошкольников и старушек с ведрами, но все-таки каждый раз в глубине души у него оставался какой-то осадок удивления и обиды. Как-никак, а на все эти чудачества тратилось их общее дорогое деловое время!
Вот и теперь: ну неужели он не понимает, что лучше бы походить вдвоем по двору или посидеть на лестничном подоконнике и поговорить о докладе, чем вдруг ни с того ни с сего рассказывать матери об Индонезии!
— Надо идти! — угрюмо сказал он, отодвигая тарелку.
— Да, надо. А то мы, чего доброго, опоздаем, — согласился Саша, закрывая альбом.
— Но ведь ты ничего не ел — смотри, вся котлета осталась, — огорченно сказала мать, приподнимаясь со стула.
— Ах, отстань, пожалуйста! — раздраженно ответил Даня.
И вдруг он увидел лицо Саши — такое холодное, неподвижное, совсем незнакомое лицо.
«Чего это он?» — с недоумением подумал Даня.