Отрочество
Шрифт:
Зоя прибавила шагу. Шаг у нее был решительный, крупный, а плечи и спина как у подростка. Узкие плечи, тонкая детская шея и светлые волосы, выбивающиеся из-под шапки на воротник… Почему же он так робел перед ней? Да, он боялся и робел. Нечего греха таить, давно пора было признаться себе в этом.
С тех пор как он ее увидел в школе, в тот, первый раз, и встретил впервые ее прямой и строгий взгляд, все изменилось в его жизни.
Через два дня после Сашиного доклада, придя в школу к Зое Николаевне, Озеровский предложил
Доклад прошел хорошо.
Через неделю, придя в школу к Зое Николаевне, Озеровский предложил ей сделать доклад для классов третьих и четвертых.
Доклад прошел неплохо. Малыши слушали внимательно. Саша Петровский с глубокой серьезностью, полный сознания ответственности возложенного на него дела, иллюстрировал доклад диапозитивами.
Через несколько дней Озеровский предложил Зое Николаевне сделать доклад для педагогов.
Связь школы и науки росла.
Ребята выразили докладчику в стенгазете горячую благодарность. Озеровский был тронут. Он решил организовать школьную выставку, дополнив ту, что сделал шестой «Б».
Однажды, когда Зоя Николаевна и Озеровский подробно разрабатывали экспозицию этой выставки, в пионерскую комнату ворвался председатель совета дружины. Увидев их сидящими за столом друг против друга и низко склонившимися над общей тетрадкой, в которой Зоя Николаевна делала какие-то записи, председатель совета дружины неизвестно почему сказал: «Прошу извинения!» — и быстро захлопнул дверь.
Зоя Николаевна пришла в ярость. Связь школы с наукой была на волосок от гибели.
С этого дня старшая вожатая совершенно потеряла интерес к науке. Охладела она и к школьной выставке.
Но Озеровский относился к выставке попрежнему с большим энтузиазмом. Он часто заходил в школу, забегал в пионерскую комнату и с чрезвычайно деловым и серьезным лицом спрашивал: «Ну как?»
Иногда, сбросив пальто, он присаживался возле столика Зои Николаевны, чтобы проинструктировать кого-нибудь из отрядных вожатых.
В таких случаях Зоя Николаевна, вероятно чтобы не мешать ему, вставала и выходила из комнаты.
Если у Озеровского было мало времени, он не заходил в школу, а только заглядывал во двор, чтобы по пути дать ребятам тот или иной совет.
Ребята, выразившие в стенгазете благодарность докладчику, с удивлением наблюдали за тем, как молодой ученый время от времени бродил вокруг одинокого дерева во дворе, словно ученый кот на цепи вокруг волшебного Дуба.
Он простаивал часами на морозе у порога школы, дожидаясь ее.
И она выходила в конце концов (не ночевать же там, в самом деле!). Она выходила и глядела на него возмущенно, сурово и строго.
— Видите ли, Зоя Николаевна…
Нет, она ничего не видела. Она была слепа.
Он купил себе великолепную бобровую шапку и носил ее набекрень.
— Марья Павловна (так звали
Он отходил к стене в бобровой шапке, в драповом новеньком пальто (в самом деле отлично подчеркивавшем ширину его плеч) и молча, стоя у стенки и глубоко спрятав руку в карман, требовал ответа.
— Ваня, ты писаный красавец! — говорила старуха. — Не знаю, что еще и кому надо… Молодец хоть куда!
И в самом деле, он был хоть куда! Большой, сильный, ладный. Его лицо поражало выражением душевного здоровья и внутренней силы, а улыбка, веселая, доверчивая, выдавала в нем человека души нежной и даже застенчивой.
И все-таки она не хотела его знать… Вот и теперь она идет вперед, не оборачиваясь, прямо сказать — убегает от него.
Неизвестно почему, он словно привороженный глядел на следы ее ног, четко отпечатанные на припорошенном снежном тротуаре… Вот уйдет сейчас, и ничего не останется, кроме этих следов на снегу…
Да где же его характер, его гордость, в конце-то концов? Девчонка!.. Прищурившись, он посмотрел ей в спину. Вот возьмет сейчас и уйдет!
И он ушел, то-есть круто повернулся и сделал два шага в обратную сторону. Но сейчас же остановился, обернулся и со всех ног кинулся догонять уходящую Зою. Догнал и встревоженно заглянул в ее худое лицо. Из-под темных бровей смотрели на него растерянные глаза, до того синие, что сердце у него зашлось.
— Зоя, Зоя, голубушка…
Она рванулась, и вниз, через ограду, на замерзшую Неву, полетела ее вязаная шапка.
— Зоя!..
И стало тихо.
Потом она сказала:
— Шапка! Я уронила шапку на лед.
— Зоя, голубушка!..
— Шапка!..
— Да ну ее, вашу шапку!
И вдруг она заплакала.
Он смотрел на нее с ужасом и болью, совсем потерявшись. Потом он стал вытирать ее щеки — нет-нет, не носовым платком, про платок он просто позабыл, — он вытирал их ладонью.
— Ведь вы же… (Рыдание.) Вы ничего не знаете, — говорила Зоя. — Разве вы знаете, что я переживаю?.. Они, они… они все время подглядывали. В раздевалке перед концом занятий толпятся, спорят — тут вы уже или нет, любуются в щелку, как вы стоите во дворе. Вы во двор, а они кубарем с лестницы… (Рыдание.) И я ничего, понимаете, не могла… И они стали решительно повсюду — и на каток, и на каток…
— Нет, — сказал Озеровский, — вам кажется…
— Ах, вот как — кажется? — перебила она. — А тетя Настя, соседка наша по квартире? «Ну что же, Зоенька, видать путевый, ученый человек… И непьющий!» А тетя Слива, уборщица школьная? «Зоя, твой пришел. Иди уж, иди! Замерзнет!» Как будто это я вас просила приходить и мерзнуть у всех на глазах… Нет, скажите сами, разве я хоть раз, хоть один раз просила вас прийти?.. Но не могла же я ночевать в школе, на самом-то деле!