Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
Дмитрий некоторое время ехал молча, потом спросил:
– Чего не ругаешь-то, Минь?
– За что?
– За то, что с незаряженными самострелами десяток в неподходящее время оставил. Если бы стражники на нас кинулись…
– Во-первых, не кинулись бы. Они не воины, умеют только с беззащитными холопами или смердами справляться. Привыкли к безнаказанности, обнаглели. Такие, если силу чувствуют, сразу труса праздновать начинают. Во-вторых, ты заметил, что тот, кто ими командовал, отдельно от других убегал? Отдал нам на расстрел остальных, чтобы самому смыться! Разве это воины? В-третьих, чего тебя ругать? Ты и сам все
– Но ребята-то полегли… четверо.
– Ничего зря не бывает!
– повторил Мишка дедов афоризм.
– Их кровь - плата за науку. Вот если бы мы нужных выводов не сделали, тогда вышло бы, что они погибли зря. А если мы с тобой поняли причины, да еще другим объясним…
Договорить Мишка не успел - спереди передали приказ: "Десятников к Алексею".
Чего- чего, а мужества местным христианам было не занимать -когда на поляну со всех сторон сразу выехали вооруженные всадники, песнопение не прервалось, впрочем время подготовиться у собравшихся на молитву было - верхом по лесу бесшумно не проедешь. Услышали, поняли, но пения не прекратили.
Молящихся было десятка два, по большей части женщины, Мишка заметил среди них только двух зрелых мужчин и несколько молодых парней. Все они стояли лицом к дереву, в развилке которого была укреплена маленькая, чуть больше ладони величиной, иконка. Всадники остановились на краях поляны, как выяснилось, никто не подумал заранее, что надо делать, когда прибудут на место. Молящиеся допели тропарь и умолкли, некоторые, не выдержав, настороженно оглядывались на ратников, но спасаться бегством явно никто не собирался, впрочем, и бежать-то было некуда - со всех сторон шлемы, кольчуги, кони…
Некоторое время над поляной висела тишина, прерываемая только позвякиванием сбруи и фырканьем коней, потом из группки молящихся вышел мужчина, с бросающейся в глаза седой прядью в бороде, и звучным голосом обратился к собратьям по вере, демонстративно игнорируя вооруженных всадников, окруживших поляну:
– Возлюбленные братья и сестры! Сегодня, в двадцать пятый день июля, мы поминаем Успение праведницы Анны - матери Пресвятой Богородицы…
– Делай, как я.
– Негромко, так, чтобы слышали только соседи справа и слева, скомандовал Мишка.
Расстегнув подбородочный ремень, он снял с головы шлем с подшлемником, пристроил его на согнутой левой руке и размашисто осенил себя крестным знамением. В обе стороны от него по кругу пробежал металлический лязг, ко лбам и плечам начали взлетать руки в латных рукавицах. Эффект от пушечного выстрела, и то, наверно, был бы меньшим - проповедник поперхнулся на полуслове, а его слушатели завертели головами в разные стороны. Мишка толкнул коленями Зверя, выехал из строя ближе к центру поляны и, набрав в грудь воздуха, произнес нараспев:
– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!
– Аминь!
– нестройно откликнулись собравшиеся на поляне.
– Здравы будьте, православные!
– Мишка склонил голову в приветствии.
– Не пугайтесь,
Немая сцена, как в театре - пешие, все еще настороженно смотрят на конных, проповедник, поверх голов своей паствы - на Мишку. Мишка тоже смотрел на проповедника, а на самом деле ждал, когда сзади раздастся топот копыт - должен же Алексей обозначить свою роль командира отряда и выехать вперед! Не дождался, ему недвусмысленно предоставлялась возможность разбираться с ситуацией самому. Алексей, самого начала, отнесся к необходимости предупредить местных христиан о том, что об их собраниях знает стража боярина Журавля, без энтузиазма. Правда и не возражал, но всем своим видом и несколькими короткими замечаниями показал, что считает это, хотя и нужной, но досадной потерей времени.
Не дождавшись Алексея, Мишка глянул на противоположную сторону поляны, где, во главе первого десятка, нетерпеливо ерзал в седле Роська. Встретив взгляд своего крестного, он так и подался вперед, но Мишка едва заметно отрицательно повел головой - совершенно неизвестно, что мог устроить восторженно-религиозный крестник, как-то по-своему, наверняка, совершенно нереалистично, воспринимавший драматургию ситуации.
Пока Мишка обменивался взглядами с десятником первого десятка, проповедник, разведя руками свою паству, подошел к нему и глядя снизу вверх, негромко спросил:
– Кто ты, отрок?
– Внук воеводы Погорынского Кирилла, крещен Михаилом.
– Воеводы?
– Проповедник обернулся к своим людям и возгласил: - Радуйтесь, братья и сестры, услышал Господь наши молитвы! Сюда идет воевода Кирилл - ополчились православные на слугу Сатаны боярина Журавля, конец грядет царству Навуходоносора!
"Ну вот, мне только лавров освободителя и не хватало. Папаша явно заблуждается на наш счет и выдает желаемое за действительное. Надо это как-то останавливать".
– Постой отче!
– попытался охладить энтузиазм проповедника Мишка.
– Нет здесь никакого воеводы! Отче! Прости, не знаю как тебя величать, ошибся ты!
– Что?
– Разочарование слишком резко сменило надежду, проповедник обернулся и глянул на Мишку, даже не с обидой, а со злостью.
– Как это нет? Ты же сам сказал…
Мишка спешился и, чувствуя себя, непонятно в чем, виноватым, глянул в глаза проповеднику.
– Нас немного, и воеводы с нами нет. Мы случайно узнали, что журавлевские стражники, выведали место и время вашего собрания, и пришли, чтобы предупредить. Стражников тех мы побили, но собираться вам здесь больше нельзя, если хотите, возьмем вас с собой…
– А я-то, старый дурак, обрадовался!
– перебил проповедник.
– Думал… - Он недоговорил и безнадежно махнул рукой.
Был глава христианской общины мужчиной крепкого телосложения, возрастом, пожалуй, около сорока. Ничто во внешности его не соответствовало классическому образу самоотверженного, постоянно рискующего жизнью, главы тайной религиозной общины - ни фанатичного блеска в глазах, ни худобы, ни… вообще ничего. Больше всего проповедник напоминал зажиточного крестьянина, этакого "справного хозяина". Ширококостный скуластый блондин с треугольным лицом, более характерным для западных славян, например, для поляков. Единственной выделяющейся деталью его внешности была седая прядь в бороде, начинавшаяся у левого угла рта и изогнутым треугольником расширяющаяся книзу.