Отрок
Шрифт:
— А… А, чего он про смерть лютую кричал?
— Ты что, Бурея не знаешь? — Мишка горестно понурился. — Если откажем… Сама понимать должна.
— Ой, мама, мамочка!!!
Из глаз Аньки брызнули слезы, она подхватилась и кинулась бежать куда-то между многочисленных построек.
"Вот так-то, лахудра, будешь еще над воинскими обычаями хихикать".
Мишка сплюнул и пошкандыбал на костылях в сторону семейной избы.
Глава 2
Дед действительно перебрал с пивом и после обеда
— Господи Иисусе Христе…
Уже привычно подняв руку для крестного знамения, Мишка так застыл в изумлении. Запущенное холостяцкое жилище отца Михаила, по определению, отличающееся от медвежьей берлоги только наличием мебели и отопительных приборов, преобразилось самым чудесным образом.
Полы и стены чисто вымыты, выскоблены, чуть ли не до бела. На полу расстелены половики. Печка побелена и от нее веет вкусной смесью запахов ухи, пшенной каши и топленого молока. Чистейшая до стерильности посуда аккуратно расставлена на одной полке, а на другой, строго по ранжиру, выстроились книги. Даже шахматы на клетчатой доске расставлены, хоть и неправильно, но аккуратно.
Какая- то незнакомая девка заканчивает застилать постель, а сам отец Михаил, умытый и причесанный, благообразный, словно иконный лик, лежит на лавке в свежайшей белой рубахе, укрытый теплым одеялом из волчьих шкур.
Были и еще какие-то приятные изменения, придавшие дому уют, но Мишка сразу их даже и не заметил. Просто-напросто, дом стал другим.
Из ступора его вывел громогласный голос тетки Алены:
— Ну, чего встал? Ноги вытер? Проходи. Отче святой тебя заждался, уже два раза спрашивал. Хотя, погоди-ка! Сейчас.
Тетка Алена подхватила на руки мгновенно запунцовевшего от смущения монаха и легко, словно ребенка, перенесла с лавки на постель.
— Давайте, беседуйте, а потом кашки поедим с молочком. — Алена глазами строгой воспитательницы детского сада взглянула на монаха и предупредила: И не вздумай опять отнекиваться! Насильно запихну!
Отец Михаил обреченно закрыл глаза, видимо опыт общения с Аленой быстро и эффективно приучил его к покорности. Мишка, стуча костылями, подошел к постели, присел на стоящий рядом чурбан, исполняющий роль табурета. От отца Михаила тоже пахло хорошо: баней и лекарственными травами.
— Здравствуй отче, поклон тебе привез от друга твоего отца Феофана.
— Спаси тя Христос, Миша. Как он, благополучен ли?
— Вполне благополучен, у епископа Кирилла в ближних людях состоит. Крамолу и ересь изыскивает и искореняет.
— Ну да, изыскивать и искоренять, как раз по его натуре. А сам-то как, вижу — ранен?
— Ничего страшного, отче, заживает уже.
— Ну, и слава Богу. А я вот, то ли в рай попал, то ли…
Взгляд монаха зацепился за богатырскую фигуру Алены.
— … То ли еще куда. Сплошные соблазны вокруг. Лежу, вот, телесно ублажаюсь…
— И правильно! — Поддакнул Мишка. — Ты, отче, нам здоровым нужен.
— Сила не в плоти, но в духе!
— И
— Правильно — встряла Алена — А то уху есть не хотел! Жирная, видишь ли!
Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд.
— Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.
— Пошли, Улька, — скомандовала Алена — мы еще в церкви не закончили.
В сопровождении девчонки, Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:
— А вернемся, будем кашку есть.
Помолчала и зловеще добавила:
— С молочком!
Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь и доверительно, полушепотом, произнес:
— Не женщина — лев рыкающий, прости меня Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!
— Ну, у Алены и медведь на дудке играть будет! — Мишка с трудом сдержал улыбку.
— Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал. — Продолжил трагическим шепотом монах. — Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины — две стихии необузданные.
"Да- а-а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия, или от визуального? Алена кого хочешь, впечатлит до беспамятства, а уж монаха-то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего-чего, а слезы в голосе я у Михаила не слышал никогда. Впрочем, а сами-то Вы, сэр?".
Когда, впервые после ОСОЗНАНИЯ, Мишку повели в баню — по малолетству, вместе с женщинами — он слегка оробел. Когда-то в детстве, в середине пятидесятых годов ХХ века, его тоже водили в женское отделение бани — старого здания из темно-красного кирпича, стоявшего недалеко от Сытного рынка. Визуального ряда детская память не сохранила, но до самого конца ТОЙ жизни помнился звуковой фон: умножаемый эхом, гулявшим под сводами обширного зала, женский гвалт, время от времени перекрываемый грохотом жестяных шаек, плеском воды и детским писком.
Тогда он был малым ребенком. Сейчас, вроде бы, тоже, но смотрел-то из детского тела зрелый мужик! Как отреагирует организм на множество обнаженных женских тел в непосредственной близости? Не дай Бог… Вот номер-то будет!
Робел Мишка, как выяснилось, напрасно. Детскому организму открывшиеся картины оказались совершенно "до лампочки". Тем более, что лампочки-то, как раз и не было — помещение без окон освещалось двумя, громко трещавшими от сырости лучинами.
Впечатление, тем не менее, оказалось очень мощным и неожиданным. Сильные, пышущие здоровьем (и не догадаешься, что не по одному разу рожавшие) женские тела, природная грация, естественная экспрессия, размашистые, но точные движения, царская осанка…