Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Ты уверен, что она ничего не знает? — спросила Джорджи.
— Антония? Про нас? Убежден.
Джорджи помолчала минуту, а затем коротко откликнулась:
— Ладно.
Это отрывистое «ладно» было ее характерным словечком, типичным для ее прямой, резковатой манеры общения, говорящей, на мой взгляд, скорее не о бездушии, а о честности. Мне нравилось, как сухо и трезво она воспринимала наши отношения. Я мог обманывать свою жену лишь с такой, на редкость разумной особой.
Мы лежали, обнявшись, у газового камина Джорджи. Она склонила голову мне на плечо, я пристально смотрел на ее темные
Джорджи вздохнула и, свернувшись клубком, положила голову на мои колени. Она успела что-то накинуть на себя, но ноги оставались босыми.
— Когда ты должен уйти? — спросила она.
— Около пяти.
— Не хочу видеть, как ты торопишься.
Замечания в таком духе были единственным, что она позволяла себе, давая мне почувствовать острые шипы ее любви. О более тактичной любовнице я и мечтать не мог.
— У Антонии сеанс заканчивается в пять, — пояснил я. — Мне надо к тому времени вернуться на Херефорд-сквер. Ей каждый раз хочется обсудить со мной, что там говорилось. К тому же мы приглашены на обед. — Я немного приподнял голову Джорджи, перекинул ее волосы вперед, и они широкой волной покрыли ее грудь. Родену это пришлось бы по вкусу.
— Как там у Антонии дела с психоанализом?
— Она обожает ходить на сеансы, прямо-таки млеет от удовольствия. Конечно, для нее это всего лишь развлечение, но она полностью преображается.
— Палмер Андерсон… — Джорджи назвала имя психоаналитика Антонии и моего близкого друга. — Да, могу представить, что люди к нему тянутся. У него умное лицо. Полагаю, свое дело он знает. Настоящий профессионал.
— Не знаю, — отозвался я. — Мне не нравится это, как ты говоришь, его дело. Но он во многом хорошо разбирается. Возможно, он действительно талантлив, а не просто мил, вежлив и воспитан, что свойственно большинству американцев. В нем есть настоящая сила.
— Похоже, и ты им не на шутку увлечен, — заметила Джорджи. Она немного передвинулась и устроилась поудобнее, упершись головой в мою коленку.
— Можно сказать и так, — ответил я. — Когда я узнал его поближе, во мне очень многое изменилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Это трудно выразить. Может, благодаря ему меня стали меньше заботить условности.
— Условности! —
— Видит Бог, ты ошибаешься! — возразил я. — Они мне и сейчас далеко не безразличны. В отличие от тебя я не дитя природы. Нет, дело, пожалуй, не в этом. Но Палмер умеет делать людей свободными.
— Если ты думаешь, что меня это не беспокоит… ну да ладно… А что касается человеческой свободы, не верю я этим профессиональным освободителям. Согласно Платону, все, кто умеют освобождать людей, в равной мере способны их порабощать. Твоя беда, Мартин, в том, что ты постоянно ищешь учителя.
Я улыбнулся:
— Теперь у меня есть любовница и я не нуждаюсь в учителе. Но где ты познакомилась с Палмером? А, понял, конечно, через его сестру.
— Да. Через сестру, — подтвердила Джорджи. — Через эту чудную Гонорию Кляйн. Я видела его на вечеринке, которую она устроила для своих студентов. Однако она его не представила.
— А она тоже талантлива?
— Гонория? Ты имеешь в виду, как антрополог? У нее очень хорошая репутация в Кембридже. Конечно, я у нее никогда не училась. Знаешь, она постоянно ездит в экспедиции к одному из своих диких племен. Кстати, она помогла мне организовать работу и решить кое-какие личные проблемы. Уникум!
— Если я не ошибаюсь, она единоутробная сестра Палмера. Как это у них получилось? Вроде бы они разных национальностей.
— По-моему, все обстояло так, — пояснила Джорджи. — Первым мужем их матери-шотландки был Андерсон, а после его смерти она вышла замуж за Кляйна.
— Про Андерсона мне известно. Он был американцем датского происхождения, архитектором или кем-то вроде того. А вот кто другой отец?
— Иммануил Кляйн. Я думала, ты о нем слышал. Он был неплохим филологом-античником. Немецкий еврей.
— Я знал, что он какой-то ученый, — сказал я. — Палмер пару раз упоминал о нем. Любопытно. Он сказал, что до сих пор видит отчима в кошмарных снах. Подозреваю, что он немного побаивается своей сестры, хотя никогда об этом не говорит.
— Она способна внушить страх, — согласилась Джорджи. — В ней есть что-то первобытное. Возможно, это связано с ее работой, с племенами. Но ведь ты и сам ее видел?
— Да, видел, — откликнулся я, — хотя и мельком. Она показалась мне ученым сухарем, педантом в юбке. Ну почему эти женщины так выглядят?
— Эти женщины! — расхохоталась Джорджи. — Не забывай, что теперь я тоже одна из них, дорогой! Как бы то ни было, в ней есть какая-то сила.
— Но ведь у тебя тоже есть сила, и при этом ты не похожа на пугало.
— Я? — удивилась Джорджи. — Я из другого разряда. Не настолько всесильна.
— По-твоему, я увлечен ее братом. А ты, как мне кажется, увлечена сестрой.
— Нет, она мне не нравится, — возразила Джорджи. — Тут все иначе.
Она резко отодвинулась, откинула назад волосы и принялась быстро заплетать их. Затем перебросила тяжелую косу через плечо, подтянула юбку, расправила складки накрахмаленной нижней юбки и стала натягивать чулки переливчато-синего цвета — мой подарок. Мне нравилось преподносить Джорджи разные эксцентричные вещицы, нелепые украшения и безделушки — я никогда не подарил бы ничего подобного Антонии: варварские бусы, бархатные брюки, ярко-красное нижнее белье или черные ажурные колготки, сводившие меня с ума. Я встал и прошелся по комнате, наблюдая за ней с видом собственника, словно благодаря моему пристальному, сдержанному взгляду ей удастся быстрее натянуть эти чудовищные чулки.