Отряд "Зеро"
Шрифт:
Она дошла до своего домика незаметно, но даже случись иначе, ей было всё равно. Горько и обидно оказалось вдруг понять, что она одинока и никому не нужна. Ингвар видел в ней свою собственность, а Джокер… Душа не умеет лгать, но… Ему, настоящему, до неё не было дела. Своим запечатлением он обезопасил себя от выполнения приказа с её стороны и…
И после всего произошедшего это было невыносимо обидно.
Тем больнее ударило вдруг пришедшее ощущение удивительно чистой нежности, любви и желания, адресованное не ей.
Под этот любовный аккомпанемент она рыдала всю ночь, оплакивая саму себя, своё одиночество и
Совсем под утро, когда эмоции Джокера немного успокоились, в расстроенных чувствах она снова попыталась уснуть, но не удалось. Потому что вдруг ощутила, что её напарник почти умер.
И опять она рванула к его дому, только теперь все попытки добудиться были тщетны. Тело жило и дышало, а вот душа… Душа Джокера в очередной раз заступила за грань, из-за которой не возвращаются. Она видела нить их связи, уходящую в стену сплошной черноты. Он был жив и в то же время мёртв, потому что там, в этой черноте, он был счастлив и не хотел возвращаться…
Тогда она в панике кинулась к Абрамычу, подняв доктора с постели, далеко не сразу откликнулась на вызов Ингвара, мимоходом отказавшись от его предложения о замужестве. И, когда в кабинете Абрамыча, где проходил разговор, разом помрачневший Скальд прямо спросил, не влюбилась ли она в Джокера и не была ли с ним обе ночи, нервы не выдержали окончательно. Она просто наорала на командира, посылая его, Джокера и весь род мужской нецензурно в далёкие дали, грохнула вдребезги под ноги совершенно изумлённому Ингвару письменный прибор из какого-то минерала и, обессилев, села на пол, где просто разревелась взахлёб… Потрясённый, Скальд просто сдал её профессионалу своего дела, извинившись перед охнувшим доктором за испорченное имущество, и после двойной дозы сильного успокоительного, она долго пыталась уверить Розенбаума, что с ней в порядке. Конечно, Абрамыч не поверил, объяснил Скальду, что у неё нервный срыв из-за какого-то очень сильного постоянного напряжения, связанного с работой, и настойчиво порекомендовал оставить её на пару дней в палате под его наблюдением, как и Джокера, умирающего со счастливой улыбкой на губах.
Через стеклянную дверь палаты ей было невыносимо смотреть на эту улыбку и понимать, что она так счастлива даже во сне никогда не будет. Благодарность за спасённую жизнь давно исчезла, оставляя понимание, что для Джокера она всего лишь обуза. Его волновала только одна женщина, какой бы мифической и недостижимой она ни была, до всех остальных ему не было дела. И меньше всего его интересовали чувства той, которую он запечатлел. Он вообще об этом не задумывался, заботясь только о собственном комфорте. Джокер легко закрыл от неё мысли, а вот про эмоции совершенно не подумал. Ему даже в голову не пришло, что их она слышит как свои собственные.
Успокоительные и снотворные, прописанные Розенбаумом, помогали плохо. Из-за состояния Джокера она боялась заснуть и не проснуться, но, когда под действием снотворного всё же погружалась в некое подобие дрёмы, в голове всплывали картины из прочитанной памяти иривана, и она, просыпаясь от очередной волны беспомощности и отчаяния, вновь рыдала в подушку. Грозный и почти всемогущий Чёрный Корпус оказался мелкой разменной картой в игре монстров.
Она всегда сама решала, кому и что рассказать о себе, была хозяйкой своим мыслям и чувствам. Ириваны же могли в любой момент прочитать её, как открытую книгу, не интересуясь, согласна она на это или нет, а просто следуя своим прихотям или нуждам, как и поступил тот воин… Теперь она понимала, что осталась жива только потому, что для достоверности кукле нужна была подпитка от «оригинала». Стоило ловушке сработать, как необходимость в «батарейке» отпадала. Остатков сил ей хватило бы только на то, чтобы растянуть агонию… И она никак не могла этому помешать. Да, она иногда поступала похоже с обычными людьми, но всегда воспринимала это как часть работы, не испытывая к «клиентам» никаких чувств.
Теперь с ней обошлись точно так же. Попользовались и выбросили, как ненужную вещь. Самое обидное, что к числу «этих» относился и её напарник, даже не понимавший, в какое дерьмо он вляпался на самом деле и куда втянул её. А уж сколько раз она со злостью и ненавистью думала, что лучше бы умерла тогда, чем теперь жить вот так… Слыша этого…
Она, опытный телепат, превыше всего ценила личную неприкосновенность разума, души и тела и уединённость собственной квартиры. А теперь, вот так, по собственной минутной слабости, оказалась в невообразимой зависимости от самовлюблённого эгоистичного типа, не только узнавшего про неё всё, но и буквально влезшего к ней в душу… Дура!
За одну ночь и двое суток весь её привычный мир рухнул.
Только когда Джокер перестал улыбаться, а его эмоциональные волны отступили, она, совершенно вымотанная и безмерно уставшая, провалилась в чёрное глубокое забытье.
Она спала больше суток, проснувшись незадолго до пробуждения того, кто так, походя, перевернул всю её жизнь. Сон не принёс желанного отдыха, она чувствовала себя выжатой и обессиленной. Счастливая улыбка напарника при разговоре с доктором, как и полное равнодушие Джокера к ней самой и к тому, что произошло трое суток назад, вновь разбередили едва успокоившиеся чувства…
В себя я приходил с трудом. Такой контакт не был похож на чтение памяти, когда я запечатлел Йен и просматривал её жизнь как отрывки из стереофильма. Это не было и обычным сочувствием, когда смотришь со стороны и думаешь, что понимаешь…
Я всё чувствовал и проживал как своё личное.
Только сейчас я понял и осознал, что такое запечатление.
Нравилось нам это или нет: мы были связаны. И гораздо крепче, чем обычно бывают связаны люди.
Запечатление оказалось куда сильнее и глубже и любви, и ненависти, и кровных уз.
Знал бы, что так будет, — ни за что бы не согласился.
Эх, Марья… Как ты могла так меня подставить?!
Моя напарница по-прежнему сидела на полу, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом.
— Йен….
– я не знал, что сказать в своё оправдание. Ведь действительно о многом не подумал и многое даже в голову не пришло… И столько боли ни за что причинил…
— Я… Прости… Я… я не хотел… чтобы так…
Она приподняла голову и покосилась на меня из-под светлых прядей. На щеках высыхали дорожки от слёз.