Отряд
Шрифт:
Вот так же совсем недавно казнили Петра Тургенева, Калачника Федора и прочих, рангом помельче, крамольников, - теперь настал черед главному, князю Василию… нет, не так - вору Ваське Шуйскому! Ужо, вот-вот покатится и его забубенная голова… Что у многих, наряду с любопытством, вызывало и жалость: Шуйских не то чтобы любили в народе, но все же относились с симпатией, несмотря на то, что князь Василий был уж таким выжигой - клейма ставить негде. Как говорили французские немцы - авантюрист. Может, за то и любили?
И теперь ждали, ждали… А казнь все затягивалась, непонятно почему,
Чего ж они медлят-то? Чего?
– Ведут, ведут!
– слабый, быстро усиливающийся ветерок прошелестел над людским морем.
Вооруженные бердышами стражники возвели на помост трясущегося от страха Шуйского. Маленький, сгорбленный, с редкой, трясущейся бороденкой, он ничем не напоминал сейчас грозного и властолюбивого князя, потомка легендарного Рюрика.
Толпа затихла - послышался стук копыт, разнесшийся по площади громким, долго затихающим эхом. Верхом на белом коне выехал на середину площади ближний царев боярин, бывший воевода, Петр Федорович Басманов, когда-то обласканный Годуновым, но не забывший унижения свого рода и потому перешедший на сторону самозванца… тсс!
– законного царя Дмитрия.
Развернув длинный свиток, Басманов откашлялся и принялся нудно перечислять вины Шуйского. Читал так себе, не ахти, то сбивался, то кашлял, некоторые слова вообще глотал, а под конец, видимо утомившись, и вообще перешел на скороговорку. Правда, приговор огласил четко:
– Именем государя, Боярской думы и Святейшего Собора, поганейший крамольник и вор Васька Шуйский за многие вины его, воровство и измены казнен будет отрублением головы! Царь порешил, а бояре приговорили!
Народ притворно ахнул, словно ждал чего-то другого, словно не затем здесь собрался, чтоб поглазеть, как под топором ката отлетит прочь окровавленная голова крамольника.
Князь Василий, опустившись на колени возле плахи, слезно молил о пощаде:
– От глупости своей выступил язм супротив великого князя, истинного наследника и прирожденного государя своего… Народ, люди московские! Богом заклинаю - просите царя за меня, может, и пожалует меня от казни, которую заслужил…
В толпе поднялся ропот. Ждали государя, а тот все не шел. Петр Басманов, искоса поглядывая на Кремль, нетерпеливо ерзал в седле. Уж он-то Ваську Шуйского не любил. Ненавидел! Еще бы - старинный враг. Что же царь тянет, что же?
Уже и солнце поднялось, встало над Спасскою башней, осветив лучами своими золотого двуглавого орла, а казнь все не начиналась. И палач, и Басманов, да и сам князь Василий давно уж истомились, палач, наверное, присел бы сейчас отдохнуть прямо на плаху, да только стеснялся народа.
Чу! И снова стук копыт! Народишко затих, вытянул шеи…
Ветром промчался на быстром скакуне всадник в коротком немецком платье, в сверкающей кирасе и украшенном перьями шлеме.
– Задержать казнь!
– осадив коня перед Басмановым, громко приказал он.
– Ждать!
– Чего ждать-то, милостивец?
– поникшим голосом поинтересовался Басманов.
Всадник ничего не ответил, лишь усмехнулся и, подъехав
– Волею государя и Боярской думы… Василий Шуйский, за многаждые измены и вины приговоренный к казни, волею государя объявлен помилованным!
– Помилован!
– зашептали в толпе, повторяя все громче и громче, кто с досадою, а многие с радостью.
– Помилован!
– Слава царю Дмитрию! Слава!
– Разочарован?
– Иван наклонился к Митрию.
– Да нет, - пожал плечами тот.
– Сказать по правде - не люблю кровопролития. Ежели б начальство не приказало всем тут быть, сидел бы себе дома, читал бы книжку… «Повесть о голом и небогатом человеке» - говорят, умора!
– Купил, что ли?
– удивился Иван.
– Пошто не хвастал?
Митрий с досадой махнул рукой:
– Да не купил, так, мечтаю просто. Где бы достать?
– В лавку-то загляни к книжникам.
– А деньги? Книжицы-то немало стоят.
– На Басманова посмотрите-ко!
– обернулся к обоим стоявший чуть впереди Прохор.
– Краше в гроб кладут.
И в самом деле, после оглашения помилования Петр Федорович поник головою и медленно поехал прочь. Князь Василий, пару раз поклонившись народу с помоста и покосившись на плаху, быстренько покинул площадь, уведенный под руки невесть откуда появившимися доброхотами. Ушел и палач… но сразу поспешно вернулся, схватив, поднял на плечо секиру… наклонился к стоявшим ближе людишкам, пошутил:
– Хорошо, не украли!
– Плаху еще унеси!
– засмеялись в толпе.
– Не то ведь и ее, не ровен час, сопрут на дровишки.
Посмеявшись, палач ушел. Давно скрылся из виду и Басманов, и стража, и дьяки, а народ все не расходился, все кричал, славил царя:
– Да здравствует добрый царь Дмитрий Иванович!
– Слава царю Дмитрию, слава!
Похоже, Дмитрий все ж таки сделал верный шаг, помиловав Шуйского, верный - на сегодняшний день, что же касаемо дня завтрашнего, то кто его мог сейчас знать? Хотя предположить, конечно, можно было…
Вернувшись в приказ, занялись Михаилом Скопиным-Шуйским, кстати - племянником только что помилованного князя Василия. И здесь следовало быть осторожным: как узнали уже от Овдеева, князь Михайло, несмотря на юный возраст - всего-то девятнадцать лет, - уже был обласкан царями. Год назад Борис Годунов пожаловал ему чин стольника, а вот сейчас - неизвестно, за какие заслуги - приблизил к себе Дмитрий.
– Вот везде так, - зло говорил Овдеев.
– Везде знатным детушкам - прямая дорога. Восемнадцать лет - и уже стольник! Чего уж больше хотеть-то? Тут, чтоб до стольника добраться, - всю жизнь свою положишь… а у этих - все как по маслу. Ух, проклятое племя!