Отшельник Книга 3
Шрифт:
Ильясовка защищает имение Луцких с юга, с самого опасного направления, и не помочь деревне — грех великий! У самих отбиться не получится, полтора десятка конных пастухов со своими бабами, да десяток наёмных работников проволочного заводика сила невеликая, но в нужное время тоже прибудут, чтобы встать плечом к плечу. Обещают восемь ППШ и четырнадцать фитильных допотопных пищалей. Подмога, чего уж… Хотя как ещё посмотреть — пули с железным колпачком, выпущенные из этих древностей, делают в незащищённом доспехе противнике дыры,
— Колючая проволока, это просто замечательно, — повторил Фёдор Сидорович, и отправился руководить разгрузкой, и последующей установкой проволочного заграждения.
Верховой, что неделю назад примчался с предупреждением о грядущем набеге, как раз привёз с собой листы бумаги, где подробно расписывалось устройство этого заграждения. Во сколько ниток тянуть, сколько кольев на версту, где нитки должны быть пущены в перекрестье для прочности…
Дадут ногайцы хотя бы три на подготовку? Лучше, конечно, четыре дня.
Нет, не дали ни четыре дня, ни три, ни даже два. Уже следующим утром в Ильясовку на взмыленном коне слетел почтенный Буранбай, гончар и стеклодув, ныне командующий дальними дозорами, и крикнул ещё издалека:
— Фёдор, поднимай людей, орда идёт!
Полумесяц махнул рукой наблюдателю на недостроенной колокольне, и над деревней поплыл набат, созывая защитников занять заранее оговорённые места.
— Много их? Где они сейчас?
Буранбай сдвинул шапку и почесал взмокший от пота затылок:
— Говорю же, орда! Между Жёлтой балкой и Вертихвосткой идут.
Теперь настала очередь Фёдора чесать затылок. Между глубоким оврагом и речкой, получившей название из-за чрезвычайно извилистого русла, орда не поместится. Сотен шесть… ну восемь сотен, если постараться. Какая, к чертям собачьим, орда?
— Ты точно посчитал?
— Сам не видел и не считал, но дозор доложил, а уж они врать не станут.
— Не видел он… Чего же тогда орёшь на всю округу, сполох поднимаешь? Воевода, мля…
Дело в том, что Буранбай не служил ни в татарском войске, ни в русском, а командовать дозорами назначен из уважения к возрасту и положению. Особо ничего делать не нужно, только доклады принимай и передавай дальше, а почёт великий. Чего бы не сделать приятное хорошему человеку?
Опять послышался топот копыт, и через несколько мгновений спешившийся дозорный доложил:
— От Жёлтой балки четыре сотни идёт, Фёдор Сидорович. Пять-шесть часов, и здесь будут.
В Ильясовке имели представление об измерении времени часами и минутами, а на всю деревню имелось аж четверо часов-ходиков с цепочками, гирями и кукушкой.
— Пять-шесть, говоришь…
— Ага, никак не раньше. Кони у них переходом заморённые, да и без подкорма на одной
— И всего четыре сотни?
— Четыре сотенных бунчука насчитали, а больше нет никого.
Вот это похоже на правду, а то орда, орда… Рассыпалась сейчас та орда на мелкие отряды, а потом и ещё больше разделится — людоловам сподручнее десятком или двумя орудовать, так как охват получается шире. Вот в случае сопротивления могут опять объединиться, но не везде и не всегда. Иногда проще оставить в покое огрызающуюся добычу, и найти цель полегче.
Эти пока не разделились на десятки. Некуда делиться, потому что удобная дорога на Ильясовку и далее на север стиснута многочисленными балками и множеством мелких речек с заболоченными берегами. Вот позже, когда разгромят и сожгут деревню, выйдут на степной простор, там уже начнут орудовать десятками.
Ногаи бросились на захват Ильясовки без всякой разведки и каких-либо приготовлений — увидели большую и беззащитную деревню, достали сабли, и с ломанулись, подбадривая себя и конец громкими воплями и душераздирающим визгом.
Зрелище атакующей конницы производит сильное впечатление даже на видавшего виды человека, а у безусой молодёжи, не нюхавшей пороха толком, и не евших с ножа в походах, вызывает дрожь в коленках и непроизвольный стук зубов. Или это не коленки дрожат, а земля от топота нескольких сотен копыт?
— Куда, твою мать? — Фёдор оглянулся на крик и увидел, как кто-то из односельчан загоняет пинками и подзатыльниками обратнов окоп совсем зелёного юнца, со страху бросившего пехотную пищаль и ударившегося было в бега. — На место встань, ублюдок!
И ведь не один такой. Человек пять намыливались сделать ноги! Фёдор сделал в памяти пометку устроить трусам райскую жизнь. Потом, если останутся живы.
До ногаев пятьсот шагов… Четыреста… Полумесяц плотнее прижал приклад пищали к плечу и крикнул:
— Стрелять только после меня! Только по команде, сукины дети!
Сто шагов.
С коня, да на полном скаку, да горящими от предвкушения богатой добычи глазами, вообще видно плохо. И совсем не видны укрытые тонкими ветками ямы, чуть припорошенные сеном и соломой. И в упор не видно. А когда конь вдруг проваливается куда-то передними ногами и кувыркается через голову, разглядывать что-то уже поздно.
Визг боли. Ужас неожиданности. Ржание умирающих и переломавших ноги коней. Крики напирающих сзади степняков, ещё не понявших, что там творится в первых рядах. Всё смешалось в кучу, наконец-то остановилось, и совсем было отпрянуло назад…
Фёдор потянул спусковой крючок, отдача привычно толкнула в плечо, и он с удовольствием разглядел, как выцеливаемый ногаец в богатом доспехе взмахнул руками будто бы в попытке придержать разлетевшуюся в дребезги голову, и свалился на землю.
— Стреляй, робяты!