Отсрочка от казни
Шрифт:
– Это ужасно! – загробным голосом произнес Влад. – Меня кинули, как мальчишку… Кирилл! С тобой все в порядке?
И тут я начал что-то понимать. Бензин не имел запаха. Я макнул в ручей пальцы, понюхал, затем лизнул. Вода! Обыкновенная вода! В этой цистерне вместо бензина Владу подсунули воду!
Меня начал разбирать идиотский смех. Я тихо хрюкал, полоскал в ручье ладонь и протирал лицо. Что-то острое, лежащее в кармане джинсов, больно вонзилось мне в ногу. Я подумал, что при падении в кармане сломалась авторучка и острыми краями разодрала
Не успев отойти от одного шока, как я оказался во власти другого.
– Вы что там, плаваете, что ли? – услышал я надломленный голос Филина.
– Да, принимаю, так сказать, боди. Хорошо, что теплая, – неохотно ответил Влад.
Выворачивая карман, я вытащил вторую часть дозиметра. И этот кусок трубки с окуляром был полым. В ярком свете луны мне удалось внимательно рассмотреть его. В нем не было ни батарейки, ни вакуумной капсулы, ни инизационной камеры. Шкала, нить стрелки, болтающаяся из стороны в сторону, если по дозиметру постучать пальцем, и линза. Это был учебный муляж, макет!
– Филин! – крикнул я. – У меня к тебе вопрос: с какого стенда ты снял дозиметр? Где ты его нашел?
Филин долго не отвечал. Он почувствовал, что в вопросе скрыто что-то очень важное для него.
– Не все ли равно, – отозвался он из-за цистерны. – А почему вы спрашиваете?
– Потому что в твой дозиметр можно свистеть, его можно использовать как мундштук или трубочку для коктейля. А вот измерять дозу облучения никак нельзя. Он пустой внутри. Ты его, конечно, не разбирал?
Представляю, какой переполох вызвали в душе Филина мои слова. Я услышал его быстрые шаги, а затем увидел его голову между вагоном и цистерной. Филин полез было на сцепку, но тотчас пригнулся и на корточках прополз под цистерной.
– Руки надо мыть перед едой, – посоветовал я. – Тогда поноса не будет. И пореже дергай себя за волосы. А что касается слабости…
– Замолчите!!
Какое у него было лицо! Это был оголенный сгусток нервов, это был немой вопль с мольбой не обмануть. Мне даже стало жалко Филина, и когда он нетвердым шагом приблизился ко мне и протянул руку, как умирающий от голода за куском хлеба, я немедленно кинул ему один за другим обломки дозиметра.
Первый он поймал, второй уронил – мешал автомат. Медленно, не сводя с меня глаз, присел на корточки, поднял обломок трубки с настила и не своим голосом крикнул:
– Огня! Дайте огня!
Все можно было прекрасно увидеть и без огня, тем более что никто, кроме меня, не мог выполнить эту просьбу, а я не хотел стоять над этим сопливым террористом с огнем в руке, как статуя Свободы. Но Филин забыл о своей просьбе. Он крутил обломки, как мартышка очки, поочередно заглядывал внутрь трубок, дул в них, тряс, нюхал и едва ли не пробовал на зуб, издавая при этом какое-то странное кряхтенье. Этот звук становился все более отчетливым, выразительным,
Он выпрямился; вращая головой вверх, вниз, в стороны, опустив автомат так, что ремень стал волочиться по настилу, он поплелся вдоль цистерн. Смех, словно два дерущихся кота в мешке, искал выход наружу, и Филин ежился, дергался, разводил руками, хватал себя за волосы. Наконец, его по-настоящему прорвало. Он оперся о поперечную балку, свесил голову над пропастью и разразился диким хохотом. Раздробившись на эхо, он заметался в тесном ущелье, встревожив стаи черных птиц, которые тотчас взмыли в звездное небо, заслонив собой луну.
– Что с ним? – спросил Влад. Он сидел на крышке люка, расправляя на плечах отвислую мокрую майку.
– Жизни радуется, – ответил я.
– Так надо дать ему по балде, чтоб не радовался, – сказал Влад и стал спускаться по лесенке вниз.
Он спрыгнул на настил, отчего тот волнами заходил подо мной, и, чавкая кроссовками, приблизился ко мне.
– Нет, ты скажи, как меня кинули, а? Как последнего лоха! Воду вместо бензина залили! Да еще, наверное, ослиной мочой ее разбавили! А с другой стороны, как повезло! Как хорошо, что мне попался такой замечательный жулик! Встречу – шампанским залью!.. Ну-ка, давай выжмем!
Он стянул с себя майку. Мы взялись за ее концы и стали выкручивать. Они оба счастливы, подумал я. Как мало надо было им для счастья: сначала приговорить, а потом помиловать.
– Как ты думаешь, у него остались патроны в автомате? – спросил Влад, с содроганием надевая влажную майку. От его тела валил пар, словно Влад только что вышел из парной.
– Я не считал.
– Если есть, то немного, – махнул рукой Влад, приглаживая ладонью волосы.
– Каждому из нас достаточно одного.
– Не думаю, что мы теперь ему нужны… Надеюсь, ты сказал ему правду?
Я кивнул и полез под цистерной к женщинам. Филин связал их толстой леской от штор, развязать ее я не смог, пришлось пережигать спичкой. Я подал руку Лесе, но первой за нее ухватилась Мила, встала на ноги и поднесла к лицу ладони.
– Боже, они совсем онемели! Сделайте мне массаж пальцев!
Лесю, наверное, я поторопился отвязать. Она напоминала сорвавшуюся с цепи львицу. Сначала она молча, пружинисто ходила кругами около цистерны, потирая руки, а затем стала коротко выкрикивать, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Я убью его! Я утоплю его в этой цистерне. Мерзавец! Трухлявая плесень! Клоп вонючий! Я изрешечу его пулями, как эту дурацкую бочку!
– Хватит, Леся, остановись, – сказал я. – Хватит убивать.
– Что?! – Она круто повернулась ко мне, хищно нацелив на меня свой орлиный нос. – Что ты сказал?
– Вы действительно весьма двусмысленно выразились, – проявила солидарность Мила.
– А с вами я вообще предпочитал бы не разговаривать и не иметь никаких дел, – сказал я, повернувшись к Миле.