Отсталая
Шрифт:
— Бедная Ненила Павловна! — сказала Маша, устремив на нее полный сострадания взор, — вы были сами виноваты; вам бы бежать с ним.
— Не решилась, мой ангел; шутка — бежать!
— Но если вы так любили? Кому вы принесли пользу, что измучили себя?
— Конечно, глупа была, характеру не достало.
Маша глубоко задумалась.
— Уж теперь все прошло, — продолжала Ненила Павловна, — нечего и вспоминать… Ах, душечка моя, все они требуют жертв, доказательств…
— Так что же? мне кажется, нет выше счастья, как чем-нибудь доказать
— Ой-ой, Маша, да ты у меня отчаянная! Беда, как ты влюбишься серьезно!
Маша как-то странно, почти насмешливо улыбнулась.
— Если б ты знала, — подумала она, — как серьезно и страстно люблю я!
— Арбатов увлекательный человек; я боюсь, что он закружит твою головку. Берегись, дружок.
— Для чего и для кого?.. — подумала снова Маша ей в ответ.
— А впрочем, — продолжала Ненила Павловна, — теперь, когда ты вернешься в свое уединение, тебе, по крайней мере, есть о чем вспомнить, помечтать немножко.
Перед Машей вдруг страшным призраком встала вся ее деревенская жизнь, пустая, праздная, одинокая.
— Мне от вас ехать не хочется, — сказала она.
— Милка моя! мне самой грустно с тобой расстаться. Я скоро опять выпрошу тебя к себе; зимой тебе еще будет у меня веселее, теперь в городе еще пусто. Ведь нельзя и старушку оставить надолго; она и так скучает по тебе.
— Я не знаю, какое веселье доставляю я маменьке: она постоянно занята то хозяйством, то заботами, то разговорами с Ариной Дмитревной.
— Ах, друг мой! да уж ты тут, так она и покойна.
— Да ведь если бы, положим, я вышла замуж и уехала далеко, — она погрустила бы и успокоилась.
— Ну это другое дело. Это уж необходимость. Конечно, это тяжело, Маша, да ведь что делать? Вот я теперь и свободна, да уж поздно; а все слава Богу, конечно; если б жив был мой муж, я все бы в неволе была. Мне теперь и подумать об этом страшно… Вон, кажется, Яков Иваныч приехал.
Маша бросилась к нему навстречу.
— И здороваться-то бы с вами не надо: сколько времени не бывал! — говорила Маша, обнимая Якова Иваныча. — Вот кто меня истинно любит! — прибавила она, подходя с ним вместе к Нениле Павловне, которая ласково встретила его. — Давно ли вы маменьку видели?
— Третьего дня видел ее, — отвечал Яков Иваныч.
— Ну что она?
— Все по-прежнему — все хворает, все кашляет. Полнота ее одолела. По тебе скучает… я думаю, она скоро пришлет за тобой. "Будет, говорит, уж нагостилась, навеселилась: пожалуй, и от дому отвыкнет". А что, Маша, вот уж больше месяца, как ты здесь.
— Разве это так много? — сказала Маша, бледнея при мысли о возврате.
— Да, конечно, немного; молодому человеку удовольствия нужны… Боюсь я, что ты скучать станешь.
— Из-за этого нельзя же лишать себя всего!
— Кто говорит! весело — так и слава Богу. Ты, однако, похудела от веселья-то. Видишь, талийка-то
— Вот фантазия! — воскликнула Ненила Павловна, — узнала бы Анна Федоровна!
— А что Анна Федоровна? она бы, вы думаете, это горячо приняла? Полноте! она последнее время только и думает, как Маша одна, без нее останется. Она бы и за Тиму, пожалуй, отдала. Будут, дескать, на глазах, состояньице есть — проживут. Уж старушка так засиделась и одичала, что ей и Тима человеком кажется. Уж извини ты меня, Маша: последний раз я даже побранился с ней, как об этом разговор зашел.
— Кого ж мне больше ждать, как не Тимы, при моем образовании? — сказала Маша с горькой насмешкой. — О, как много, как много обязана я Никанору Васильичу! — прибавила она с жаром.
— Это Налетову? Добрый он человек, Маша, и умный, да что-то ум-то его тяжел. Все он с плеча так и рубит. Ведь это тоже нехорошо. Ну как так-таки все и сбросить с себя? Точно он в другую веру тебя переводит.
— А ведь часто, почти всегда, говорит правду, — сказала Маша.
— Да, правду, конечно… Только все как-то рубит, рубит с плеча.
— А вас бы все по головке гладить, — вот как я теперь? — сказала Маша, проводя рукой по седым волосам Якова Иваныча. — Рубит с плеча! — прибавила она, — он дела хочет, а не слов.
— Да ведь он только и кричит: лети в пропасть, если правду любишь… Ведь на кого попадет — и погубить недолго.
— Ну что ж? и лети, если точно любишь…
Старик посмотрел на нее с тоскливым беспокойством.
— Он и сам полетит, — прибавила Маша.
— Ну еще увидим, как полетит; может и шею свернет… Что пользы-то?
— Как что пользы? А какую пользу делали мученики, умирая за веру?
— То, Маша, другое дело: то для Бога.
— А это разве не для Бога? разве в правде не Бог?
— Как, однако, Маша, твой ум развился! — вмешалась Ненила Павловна, — такие суждения у тебя смелые! Вот что значит общество образованных мужчин!
Яков Иваныч опустил глаза и глубоко вздохнул. Маша заметила его тревогу и постаралсь успокоить его лаской и веселостью. Яков Иваныч загляделся и заслушался ее и сознавался невольно, что теперь она стала не та, что манеры ее сделались мягче, приятней и самая речь лилась стройнее и свободнее.
Вечером приехали гости, между прочими Налетов и Арбатов. Первый был не в духе и все почти молчал; зато последний был необыкновенно оживлен; он пел, говорил, рассказывал, — и все это так увлекательно, что даже Яков Иваныч подумал, уезжая:
— Батюшки! не влюбилась бы в него Машенька!
— Погляди-ка, Аграфена, не едут ли? — говорила Анна Федоровна своей ключнице.
Аграфена высунулась в окошко, поглядела с минуту в сторону на дорогу и безнадежно произнесла:
— Никак нет-с.