Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца
Шрифт:
Вскоре я сидел возле плотины. Шумела вода, отблескивал в лунном свете пруд. Душа моя ликовала. С нетерпением слушал я тишину, ожидая сигнала. Но только спустя полчаса на противоположном берегу прозвучал легкий свист.
Мы встретились.
Счастливые мятежники пустились рассказывать свои приключения: и как Иван пластом лежал у плетня, и как влез на сарай, и как серпом резал солому, и упал к Августу, как Август растерялся, и как пробирались кругом деревни, боясь пикета — обидно было бы, покинув сарай, вновь туда вернуться.
— Мы обязаны вам жизнью, — сказал Август. — Будет случай расплатимся. И прошу извинить меня — я был несправедливо
— О Северине Володковиче. Днем вы сказали, что я сочинил бумагу, будто он сам себя убил…
— Я не повторю своих слов о том, что вы сделали это с целью. Но бумага написана, и нам странно. Видите ли, есть вещи, которые не могут оставить безучастным честного человека, каких бы политических взглядов он ни держался.
— Безусловно, есть, и много, — согласился я.
— Северин был нашим товарищем и близким другом. Вам, разумеется, это все равно. Но дело вот в чем. Мы убеждены, что вчера вечером его убили. А вы и другие офицеры подтвердили факт самоубийства, и уже никто эту выдумку не опровергнет.
— Насколько я понял обстоятельства, ваш друг стрелялся из-за несчастной любви, — сказал я. — Какая-то девушка отвергла его предложение.
— Единственная дама, которую он горячо любил, называется Отчизна, а она его не отвергала, — произнес мятежник. — Никому другому Северин свое сердце не предлагал. Но кто сказал вам про любовь?
— Господин Володкович объяснил так исправнику.
— Это можно понять, — сказал Август. — Не мог ведь отец признаться исправнику, что его сын — повстанец.
Иван, простодушная физиономия которого оборачивалась то в сторону приятеля, то ко мне, на этих словах сообщил:
— Лужин знает.
— Что знает?
— Что Северин ушел в отряд.
— Откуда же ему знать?
— А он все знает.
— Почему же он отца не трогает?
— Володкович — богатый. Откупился.
— А зачем Северин пришел домой? — спросил я Августа.
— За деньгами. Без них, сами понимаете, сколько неудобств, а нам надо уехать. Наш отряд разбили, мы две недели добирались сюда — везде войска, стража, посты казачьи: всю армию сюда стянули, сволочи! — и позавчера пришли. Северин пошел к отцу, был в усадьбе час. Старик наличными денег не имел, сказал прийти назавтра. Вчера около семи Северин отправился на свидание, и больше мы его не видали.
— Но кто мог его убить, если это убийство? — спросил я. — И зачем?
— Непонятно! — ответил Август. — Мы думали — исправник. Вы утверждаете, что не он.
— Не он, — повторил я. — Физически не мог. Да и выглядело это как самоубийство.
— Имитация, — сказал Август. — Тут необходимо следствие, а нам носа не высунуть. От петли едва ушли — благодаря вам. Не стрелять же без уверенности. А убийце радость — закрыло его это свидетельство.
— Ну, что ж, — сказал я. — Попробуем разобраться. Вы утром были в усадьбе?
— Был.
— И виделись…
— С Михалом. Он тоже сказал — застрелился. Но он, я чувствую, счел нас вымогателями, поскольку я вспомнил о деньгах, то есть не просил, но сказал, что Северин шел за деньгами.
— А зачем вы ожидали его на холме?
— Он обещал, что узнает о деньгах, и вообще побеседовать. Мы в усадьбе едва ли пять минут пробыли — исправник околачивался.
— Выходит, кроме Михала, никто не знал о месте встречи.
— Никто, — ответил Август. — И я думаю: не Михал ли Лужину подсказал?
— Но и Михал не
— По моим подсчетам он пришел к отцу без четверти семь. Мы с Иваном были в лесу. За прудами, если вы заметили, растет кустарник, за ним луг, а за ним лес — вот в этом лесу. Мы пробыли там до девяти. Не думаю, что нас могли видеть, мы были очень осторожны.
— А вы не помните, — спросил я, — Северин летом своих родных навещал?
— Нет, не выпадало.
— Ну, а письма, просьбы с оказией, приветы?
— Да какая там оказия! Впрочем, все могло быть, но я не припоминаю.
— А прежде вы бывали в доме Володковичей?
— Нет, никогда, я не знаком с ними.
Плохо, подумал я, значит, ничего о домашних Северина ему неизвестно. Но если и бывал бы в доме, что с того? За полгода переменились многие люди круто: кто был добр — обозлился, кто был склонен к подлости — вконец оподлел, кто прежде повстанцам "ура!" кричал — теперь боится сухую корку подать.
— Август, мне вот что непонятно, — спросил я. — Северин — помещичий сын. Какой пользы он ожидал от восстания?
— Свободы! — сказал Август. — Мы хотели свободы и правды!
— Свободы без имущества не бывает, — возразил я.
— Думалось так: крестьянам достаточные наделы земли без выкупа в полную собственность и всем равные права в республике.
— Отчего же крестьяне вас не поддерживают [9] , не идут в отряды?
— Как же не идут. В нашей партии половина были крестьяне.
9
Этот вопрос капитана Степанова показывает, что он по незнанию придерживался правительственного объяснения состава повстанцев, по которому восстание носило сословно-католический характер — "шляхетско-ксендзовский мятеж", как писали в официальных изданиях. В действительности крестьяне участвовали в восстании широко; в некоторых губерниях они вместе с однодворцами составляли треть повстанческих сил.
— А помещикам что республика обещает?
— Не о них забота, — сказал Август. — За малым исключением — все они кровососы, до такого невежества довели людей, что своей пользы не понимают. Вы говорите, в отряды не идут. Ведь запуганы, прибиты, обмануты, боятся. И оружия нет. С косой против войск — дело пустое. Выследят отряд, стрелки, драгуны окружат — в плен не берут. Я сам видел людей — по десять пятнадцать штыковых ран в теле. Звери! — сказал Август. — В последнем бою нас преследовали две стрелковые роты Ингерманландского полка и казаки. С трех сторон двойная цепь, с тыла — болото. После шести атак мы стали отступать. А некуда — голое болото, вода выше колен, кочки и ямы. Они расстреливали нас в спины. Кто пытался помочь раненому товарищу, привлекал рой пуль и падал сам. Люди тонули, захлебывались водой. Кто из раненых просил о пощаде, в того вонзали штыки. Я это видел, и Северин это видел… За болотом начинались кусты. Здесь мы встретили цепь залпом и схватились врукопашную. Все остервенели. Дрались штыками и прикладами, у кого не было ружья — бил ножом, душил солдат руками. Из наших двух плутонгов осталось в живых всего девять человек. Ненависть того дня и сегодня во мне.