Отстрел невест
Шрифт:
– Дык сей же час и проверим, – охотно предложила Яга. – Как думаешь, дьяк до царёва двора дошёл уже?
– Вряд ли, но лучше подключиться заранее.
Моя домохозяйка неспешно достала самый большой клубок шерстяных ниток, воткнула в него самую большую иглу с таким ушком, что у меня туда палец пролезет, и привычно-монотонной скороговоркой забубнила:
Как слухом земля полнится,Так ветром слово тянется,У людей простых мысли сходятся.Вот и нам бы знатьЯ люблю её слушать. Вообще-то такие вещи записывать надо как представляющие фольклорную ценность. Мне самому всё время как-то некогда; Яге вроде без надобности, а серьёзных исследователей народной культуры в Лукошкине вообще нет. И зря… Народ у нас певучий, как зальются радужным многоголосьем – сидишь у окна весь в слезах и сердце от сладкой боли просто места себе не находит. Или частушку на улице услышишь… Я раньше даже арестовывал за особо выразительные, потом перестал – хоть и матерные в большинстве, а всё равно – поэзия! А порой и на простую речь так заслушаешься, словно кто в мороз узоры кисточкой по стеклу рисует – вроде и тайны особой нет, но красиво, и вдохновение какое-то нездешнее, от бога…
– Никитушка? – Яга за шиворот выхватила меня из лирического настроения. – Ты всё пишешь ли?
– Что пишу?
Бабка скорчила мне самую укоризненную рожу и покрутила пальцем у виска. Так, всё понял, виноват, одну минуточку, соберусь…
– Не удержалси, ибо слаба плоть человеческая! Грешен, вдругорядь украл кубок проклятущий… Нет сил моих соблазну этому дьявольскому противостоять! Научи, как быть? Ты, человек учёный, знаниями уваженный, умом не обиженный, – что присоветуешь? В милицию идтить, сдаваться, али евреям-ростовщикам кубок золотой сбагрить, либо царю тайком возвернуть… Вразуми, родимый!
– Да это же дьяк! – ахнул я, за что едва не получил подзатыльник. Яга сурово приложила палец к губам, призывая к молчанию. Я, каясь, повторил её жест…
– Царский кубок? – с едва уловимым акцентом ответил чей-то неприятный голос. Хоть убейте, не смогу выразительно объяснить, что мне не понравилось, но только нота диссонанса заметно резала слух. Может быть, дело в какой-то неуловимой брезгливости говорящего… – Что ж, я помогу вам. Идти в милицию не надо, ваш участковый грубый и ограниченный мужлан, он умеет только арестовывать. Возвратить украденное, конечно, можно, но кому? Русского короля второй день нет дома. Продать евреям? Хорошая мысль. В случае удачного торга вы получите… червонцев десять! В случае неудачи – всегда оправдаетесь перед любым европейским судом – все знают, что еврей-ростовщик никогда не заслуживает доверия.
– До гроба буду Господа молить за твою доброту! – проникновенно соврал дьяк. Кто не знает Филимона Митрофановича, поверит сразу, но мы-то на нём собаку съели. Хотя как-то странно звучит, да? – Тока с чего это всего десять червончиков?! Люди баяли, будто бы у Шмулинсона раввин гостит, аж из самого Харькову! Может, он и с полсотни отсыплет, кубок-то золотой да с каменьями.
– Раввин? – На этот раз молчание показалось более затянутым. – Евреи любят золото, может быть…
– Чего? Нешто ты, отец родной, ежи чего запродать хочешь? Так я мигом обернусь, тока…
–
– Дык… как прикажешь, кормилец.
Мы с Ягой откинулись на лавке, вытирая пот со лба. Если бы дьяк хоть на мгновение потерял контроль и Алекс Борр уловил торжество в его голосе… вся операция пошла бы коту под хвост! Каким-то невероятным чудом гражданин Груздев овладел собой и достойно справился с поставленной задачей. Теперь только бы Шмулинсон с Горохом не подвели… На Абрама Моисеевича я как раз мог положиться, а вот царь – натура куда как более непредсказуемая…
– Чего ж он хочет, Никитушка?
– Последний штрих – обратить всё в очередной еврейско-масонский заговор, – внятно ответил я. – Он продаёт ростовщику казацкую булаву и кубок, а сам наверняка умывает руки. Ну, предварительно сообщив куда следует… Особых разбирательств действительно не было бы.
– А мы? – возмутилась бабка.
– Мы для него – ничто и звать нас никак! Мы всего лишь милиция, а он опытный дипломат, поднаторевший на липе и подтасовке. В одном им допущена серьёзная промашка – мы не просто милиция! За нами царь, еврей, полковник, запорожцы и стрельцы, а это уже совсем другой расклад… Переключайтесь на дом Шмулинсона!
Пока бабка перестраивала «средства индивидуального слежения», я сбегал на конюшню оторвать Митяя от расцеловывания Сивки-бурки. По-моему, он при виде этой красотки вообще ум потерял. Лошадь абсолютно белая, без единого серого пятнышка, вся из себя крепенькая такая, грива и хвост скорее каштановые, чем бурые, глаза лиловые, большущие, с ресницами по пять сантиметров. Митька у нас парень деревенский, для него лошадь – священное животное, как корова у индусов. А эта к тому же ещё и кокетничала с ним напропалую…
– Митька!
– Никита Иванович, – укоризненно обернулся он, обнимая новую подружку за шею. – Что ж вы без стука-то, невежливо будет…
– Можно подумать, у тебя здесь свидание назначено.
– Нет, ну… мы ж тут разговариваем вроде…
– Митя.
– А?
– Это лошадь, – на всякий случай напомнил я.
– Госпожа лошадушка! – поучительно ответствовал он, и кареглазая красавица одарила меня самым невинным взглядом. В другой ситуации я бы с ними обоими ещё как поспорил, но сегодня каждая минута на учёте.
– Значит, так, защитник прав животных, собирайся и дуй к Шмулинсонам. Там для тебя очередное спецзадание.
– А красу ненаглядную на кого ж оставить?
– Младший сотрудник Дмитрий Лобов! – рявкнул я, потому что уговаривать его – дело гиблое. – Встать смирно! Руки по швам! И слушать приказ непосредственного командования. Сию же минуту рысью выдвигайтесь к дому к Абрама Моисеевича и поступайте в личное распоряжение раввина из Харькова. Вопросы есть?
– Никак нет, батюшка сыскной воевода! – выгнув грудь, гаркнул он.