Отступник - драма Федора Раскольникова
Шрифт:
Ваша.
Если это письмо отдаст тот, кому его даю, - пригласите его, как величайшего друга. Это герой моей хроники, собираемой по потухшим разрозненным уголькам.
Еще раз люблю Вас.
Б/д. Берлин, Германия
Мои Мушки и родители! Во-первых, о творчестве, как о важнейшем. Написала нечто: Ullstein Verlag, агитпроп немецкой пошлости. Кажется, одна из лучших моих будет вещей. Начала "Рур". Привезу домой полный груз.
Во-вторых, мои письма относились к периоду кризиса, который пережит и кончен раз навсегда.
Мы умели быть легкими и счастливыми, будучи придавлены дубовым комодом. Теперь вопрос в том, сумеем ли сохранить эту ясность и вечную свежесть на вольном воздухе. Я не боюсь и не сомневаюсь. Кто проиграет в этой большой игре - прав и богат перед собой и "святым духом".
Мы вместе в Берлине. Завтра летим аэро на юг. Затем К. один - домой, я еще 3 недели попишу.
Получила очаровательное письмо от новых "Известий". Пишу и для них. Из намеков видно, что поставлен вопрос о посылке меня в Китай. Вот тебе и Скворцов! Кажется, редактор с чутьем.
Еще больше вошла в немецкую Grosse Presse. Вчера ужинала у Берндхардта (Tageblatt), который тебя, папа, помнит. Ничего, эти вечера в бесплодном, как электричество, свете интеллектуальных солнц тоже не пропадут даром. Хорошо знать, как роятся песчинки мозга у людей тонкой и враж дебной культуры. Ненавижу их и очень понимаю. Очень интересный круг возле "Квершнитта" - они показали галереи, библиотеки, несколько садов и фасадов - лучшее, что осталось от старопрусской культуры - Меринга, Фейербаха, Тома и Ронера. Но это все, когда приеду. Целую Вас очень.
Не надо за меня бояться. Ни разу еще, даже в худшие дни, не сожалела ни о чем. "Вот он, от века назначенный, наш путь в Дамаск…" Но по большой любви - большие будут и жгучие слезы.
Мушки, а главное, насчет творчества - нет никаких причин для недовольства. Есмь и буду.
Затем, у меня оказалось в Германии большое имя. Оно звучит гордо, и ношу его с честью. И не как привесок к кому-то, а сама по себе бываю, дружу и враждую. Скоро увидимся (через 20 дней).
Как мы покупаемся в Крылатском, какие будут разговоры и рассказы. Вчера еще раз ужинали с Бернхардтом - велел кланяться.
Начало 1924 г. Москва
Плетеная моя родимая, милая любимая головушка, маковый цветочек! Безумно нужно мне тебя, кизотную, повидать. Наша бурная первая встреча, вполне естественная после 9 месяцев разлуки, нарушила всю программу наших разговоров. А ведь нам нужно о многом переговорить. Давай увидимся сегодня или завтра. Я постараюсь держать себя в руках и по мере возможности не расстраивать мою малютку, шлепнувшуюся в арычок, откуда мне так хочется вытащить ее на лоно нашей супружеской кроватки, чтобы обогреть и приласкать за муки нашего общего девятимесячного одиночества.
Крепко целую тебя в умный лобик, твой Фед-Фед, он же речка Зай, которая впадает в икское устье.
P.S. Пушинка, как хорошо, что нас парочка, а не одна штучка!
Начало 1924 г. Москва
Любимейшая Лебединушка, мой милый ласковый пушистенький мохнатик! Я пришел от тебя домой вполне умиротворенный. Я так рад, что нам, наконец, удалось поговорить по-хорошему, по-человечески, по-старому, как мы давно не разговаривали, - а самое главное, понять друг друга и найти общий язык…
Поняла ли ты, малютка, почему я ни на одну минуту не верю, что твоя любовь умерла?.. не могла так скоропостижно скончаться наша любовь, совершенно необыкновенная, ни на что не похожая, выросшая на фоне революции и в первый же год окрещенная свистом снарядов, проносившихся над мостиком нашего миноносца…
Ты старалась вызывать в своей памяти наиболее неприятные ассоциации из нашей совместной жизни, именно потому ты поехала на рискованную работу в Германию, чтобы постараться забыть меня, чтобы заглушить стенания неумершего и никак не угасавшего чувства. И если тебе теперь кажется, что ты в самом деле до основания вытравила надоевшую, измучившую тебя любовь, то это - роковая ошибка… мы должны восстановить, возродить на новых началах наш славный, вошедший в историю брак…
Мы с тобой похожи на две стрелки часов, обладающие разным темпом, одна стрелка идет вперед, другая отстает, но мы оба бежим по одной орбите. В самом деле, я почувствовал наличие кризиса еще в феврале прошлого года в Джелалабаде, когда ты об этом и слушать не хотела. Я был тогда под влиянием тех же противоречивых настроений, как ты в настоящее время. В свою очередь ты осознала этот процесс позже, уже в Москве, в июле-августе 1923 года. Теперь я пережил, переболел это тяжелое, мучительное состояние колебаний и пришел к твердому убеждению, что мы должны быть вместе, что в глубине души мы очень любим друг друга, любим не случайно, а на всю жизнь и ни перед своей совестью, ни перед историей не имеем права расходиться.
Прикасаюсь к твоим губам страстным и продолжительным поцелуем.
Твой Федя.
P.S. Милая пушинка‹…›, целый месяц я буду стоять с протянутыми к тебе руками, с мольбой призыва на моем лице. Я так счастлив, что мы, наконец, объяснились и дружными усилиями извлекли ту занозу, тот кратковременный рецидив гумилевщины, который, как мне теперь ясно, и создал весь наш мучительный и острый кризис.
Пушинька, больше всего бойся рецидивов нездоровых куртизанских порывов. Имей в виду, что гумилевщина - это погоня за сильными чувственными ощущениями вне семьи. К сожалению, гумилевщина это яд, которым заражены даже некоторые ответственные коммунисты…
Если ты придешь к безнадежному выводу, что мы банкроты, что мы не способны построить красивую семью, то, во всяком случае, ты должна остаться холостой женщиной и вести честный целомудренный образ жизни или, в случае встречи с кем-либо более достойным, чем я, ты должна выйти за него замуж. Только, ради всего святого, во имя революции, не унижайся до жалкой роли любовницы какого-нибудь женатого человека (намек на К.Радека, который был женат, имел дочь.
– Авт.). Тебя, с твоей принципиальностью, с твоей способностью любить, с твоей неукротимой ревностью это истерзает и исковеркает. А в таком случае твоему творчеству наступит конец…