Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Меня, конечно, выкинут с «Мосфильма». Ну и черт с ним! Поеду к Петьке в Одессу. Буду снимать на Одесской киностудии. Там много хороших людей. Хуциев, Муратова.
— А с дочерью как же?
— Захочет, приедет ко мне. Не захочет, буду забирать ее на каникулы.
— Опять раздерете девчонку на части. Она у вас золото. Чистое зо…
Он не договорил. Раздался телефонный звонок, и перепуганная Нина вошла в комнату.
— Сережа, тебя.
— Слушаю, — спокойно сказал отец.
Хрусталев увидел, как он
— Я понял.
И отдал трубку Нине, которая положила ее на рычаг.
— Я, оказывается, со вчерашнего вечера освобожден от занимаемой должности. Все дела переданы моему заместителю.
— Ты как себя чувствуешь? — спросил его сын. — Врача не позвать?
— Нормально я чувствую. Как в песне поется? «К врачам обращаться не стану»… Ну ладно, иди. Вроде поговорили.
По дороге Хрусталев остановился на Пушкинской, зашел в пивной бар, который в народе называли то «Яма», то «Пушка», расположенный в сводчатом подвале старого дома, заказал себе две кружки пива, сильно разбавленного, но холодного, медленно выпил и, чувствуя, как начинает кружиться голова, поехал на «Мосфильм». Вахтерша посмотрела на него подозрительно, не поздоровалась, а долго и внимательно вертела в пухлых руках его пропуск, хотя знала Хрусталева уже лет десять. В коридоре на него налетел Сомов.
— Слушай! Там все просто ходуном ходит! Все орут, как белены объелись! Я им говорю: «Подождите орать, Витька придет — разберемся!» Куда там! Орут!
Он отодвинул Сомова и вошел в павильон. Регина Марковна с разгневанным красным лицом поднялась ему навстречу.
— А мой-то, — с горечью сказала она Хрусталеву, — мой-то обе ноги на войне потерял! Что же это получается? Его покалечили, а тебе наплевать?
— Регина, подожди! — вмешался Сомов. — Пусть Витька нам объяснит! Бывают же разные обстоятельства…
— Не буду я вам ничего объяснять, — сказал он и сам услышал, что голос его прозвучал так же безжизненно и ровно, как голос отца. — Не ваше дело.
— Витя, это не разговор! — пробасил Будник. — Фельетон, конечно, довольно мерзко написан, но от того, сколько в нем правды, зависит не только твоя работа, но и наша тоже. Ты всех нас подставил.
— Мы с вами больше вместе не работаем.
Он заметил, что в павильоне не было ни Марьяны, ни Егора, ни Пичугина. Люся была, но сидела с отсутствующим, поблекшим лицом, опять в своей детской ковбоечке, и курила.
— Я подаю заявление об уходе, — тем же голосом сказал Хрусталев. — Счастливо вам всем оставаться.
Заявление он написал тут же и оставил его в приемной Пронина, находящегося, как известно, в Италии. Дома достал записную книжку, отыскал Петькин
— Да знаю я все! — вместо «здравствуй» сказал Петька. — Все уже прочитали.
— Ты меня только ни о чем не спрашивай, хорошо? — грубо оборвал его Хрусталев. — Можешь помочь мне к вам устроиться — спасибо, не можешь — буду искать другие варианты.
— Это, интересно, какие? Дворником, что ли, пойдешь?
— Могу и дворником.
— Да брось ты! — И Петька понизил голос: — Я уже с Марленом посоветовался. Он, кстати, тоже не воевал. По состоянию здоровья. — И тут же перевел разговор, смял последнюю фразу: — Короче: собирайся и приезжай. На месте придумаем. Без работы не останешься. Кира за тебя руками и ногами. К ней тут тоже слегка прислушиваются, больно уж талантливая.
Они попрощались. Хрусталев вдруг почувствовал смертельную усталость. Руки и ноги налились свинцом, затылок гудел. Он откупорил бутылку коньяка и лег. Но в дверь застучали. Его слегка удивило, что в дверь именно застучали, а не позвонили, хотя звонок работал. Он встал и открыл. За дверью стояла его дочь, лохматая и зареванная, с потрепанным портфелем с одной руке и мокрой от дождя косынкой в другой.
— Это правда? — спросила она, глядя на него с ужасом.
— Что «правда»? — спросил он устало.
— Что ты… — Она задохнулась. — Что ты просто струсил?
— Нет, это неправда, — сказал он поспешно. И вдруг ощутил, что стоит как будто над пропастью и, стоит ему сделать одно неловкое движение, сорвется и погибнет.
— Тогда объясни мне! — вскричала она. — Ведь ты мой отец! Я же верю тебе!
Он заметил, что она сказала «верю», а не «верила», и сердце его горячо и благодарно забилось.
— Понимаешь, — пробормотал он, — все на свете происходит не просто так, а «зачем-то». Это очень трудно объяснить. Если я тогда совершил какую-то непоправимую ошибку, то это тоже было «зачем-то». Затем, например, чтобы на этом свете появилась ты.
Она опустила голову.
— Папа, — прошептала она. — Мне нужно подумать. Мне нужно обо всем самой подумать и во всем разобраться!
— Аська, я через несколько дней еду в Одессу. Меня вроде бы берут работать на Одесскую киностудию.
— А я тогда как же? — Она исподлобья посмотрела на него.
— Ты будешь приезжать ко мне на каникулы.
— Ты с мамой не хочешь проститься? — спросила она.
— Как мама? — не отвечая на ее вопрос, пробормотал он.
— Она нарасхват. Ей все время звонят. То для «Советского экрана» фотографируют, то интервью какие-то берут.
— Ну, я очень рад за нее.
— Ты там не забудешь про нас?
Он прижал к себе ее растрепанную, мокрую от дождя голову.
Вечером позвонил Мячин.
— Не разбудил? — спросил он. — У тебя голос сонный.