Отважная новая любовь. Сборник
Шрифт:
У меня новый секрет.
У Ника с собой даже нет пистолета, и я бы поворчала на него, но слишком озабочена, пытаясь не выглядеть нервной.
Зря старалась, так как он спрашивает:
— Прости, я напугал тебя?
— Это все из-за тишины. Со временем она начинает меня раздражать.
Ник кивает.
— Не возражаешь? — интересуется он, стоя в нерешительности одной ногой на лестнице.
— Нет, поднимайся.
Я убираю с его дороги сумку с пряжей, украдкой бросая взгляд на холм, чтобы убедиться, что девушки по-прежнему нет.
Ник на год старше меня, он мог бы
Мы стоим в тишине, прильнув к бойницам на башенке, и смотрим, как проплывают и рвутся в клочья облака. А я жду, когда наступит неловкий момент. Ник пытался — в своей скромной манере — пригласить меня на свидание. Не потому, что только свидание и оставалось. Не поймите меня неправильно: он милый, и это заманчиво. Очень заманчиво. Я даже не могу припомнить, когда в последний раз целовалась. Но слишком многое может пойти не так, помимо любых самых обычных запутанных взаимоотношений.
Мишель была на шестом месяце беременности, когда попала в бурю. Она умирала медленно, пронзительно крича на протяжении пяти дней, пока наконец Кайла не застрелила ее. Никто не говорит об этом, но забыть мы не можем. И даже если ребенок не убьёт меня при рождении, как знать, что могли сотворить в моей крови следы давнишнего дождя?
Я сглатываю горькую слюну и поворачиваюсь, чтобы забрать блокнот для зарисовок. В глаза бросается мой рисунок: лес, небрежный и смазанный, с густыми графитовыми тенями между деревьев и цветущими лозами, свисающими с ветвей, словно пауки.
Со щелчком закрыв этюдник, я собираю свои вещи.
— Одра...
Ник выглядит таким печальным, что я понимаю: мы больше не можем откладывать разговор.
— Я что-то сделал? Ты продолжаешь избегать меня...
Прядь волос падает на его тёмные глаза, обрамленные густыми ресницами, и мне хочется откинуть её назад.
— Прости. Ты не сделал ничего. Дело не в тебе.
Ник фыркает, и я не могу договорить — некоторые слова не становятся менее неприятными даже после конца света.
— Это всё.
Звучит по-прежнему ужасно, но это правда.
— Ага, — он криво и понимающе улыбается.
«Интересно, а не идиотка ли я», — думаю я про себя.
— Не похоже, что кто-то из нас смог бы двигаться дальше, если бы мы плохо расстались.
— Мне жаль, — я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щёку.
Моя сумка между нами как щит. Запах его волос чуть было не губит мою весьма ограниченную добродетель.
— Все нормально. — Он неловко касается моей руки. — В любом случае, мы ещё увидимся.
Мы смеёмся, но как-то деланно. Мои глаза затуманились, пока я шла обратно в дом. Я виню гормоны.
* * *
Весь день я не нахожу себе места, то хватаясь за дюжину дел, то снова откладывая их. В конце концов надеваю
Я улавливаю в северо-восточной части какое-то движение. К северу проходит заросшая подъездная дорога и лежат разрушенные остатки дома, почти поглощённые деревьями и зарослями куманики. С востока примыкает центр города, а за забором куски разбитых, заросших сорняками цементных плит. Я ничего не вижу, кроме нескольких птиц, порхающих среди деревьев, и листьев, шелестящих на ветру. Я быстро оглядываюсь, но во дворе никого, на башенке тоже.
Хруст листьев, один осторожный шаг. Я оборачиваюсь, положив руку на пистолет.
Девушка. Она стоит у подножия ступенчатой стенки, наблюдая за мной сквозь ограждение. Когда я вздрагиваю, она медленно и осторожно показывает, что у нее в руках пусто, будто я могла напасть.
Она моего возраста. Была его. На ней грязные джинсы и майка на лямках, густые черные волосы заплетены в косу. Ее кожа, должно быть, когда-то была теплого золотисто-коричневого цвета, на пару оттенков темнее, чем моя. Теперь она холодного землистого цвета. Рана, которую я видела утром, всё там же, на плече, — отвратительная и глубокая, лоскут кожи свисает, оголяя сырую плоть. Никакой крови или заражения, просто тёмное красное мясо с бледно-мраморной жировой прослойкой. Густые изогнутые брови защищают от света ее широко распахнутые глаза.
Ее красные глаза. Но не налитые кровью и затуманенные, как у зомби, а ясные и блестящие, цвета ярко-красного сердолика или полевого мака.
У меня перехватывает дыхание:
— Я видела тебя...
Она приподнимает брови — живой жест на мертвенном лице.
— Да-а, этим утром, — голос у неё тихий и скрипучий, но человеческий.
Перед тем как сказать, она переводит дыхание. Прежде казалось, что она и не дышала вовсе.
— Нет. Я видела тебя во сне.
Она улыбается, сверкая белыми зубами:
— Это так романтично, но мы немного торопимся, тебе не кажется? Я даже не знаю твоего имени.
Я краснею. Зомби так не улыбаются. Они не дразнят. Во всяком случае те, которые бродят по ночам вокруг лагерей, плачущие и причитающие, как потерянные дети, — как раз они не заигрывают.
— Ты другая, — шепчу я главным образом самой себе.
Ее улыбка стала шире, обнажив массивные и острые верхние клыки.
— А ты всё ещё не выстрелила в меня, так что, возможно, ты тоже другая.
— Что ты такое? — я снова краснею, бормоча в этот раз заплетающимся языком.
Я застрелила с десяток монстров, так что эти слова были просто грубостью.
— Прости. Я имела в виду...
Мертвая девушка смеется надо мной:
— Меня зовут Натали.
Одной ладонью она упирается в забор.
— Одра.
Я приседаю на корточки, так что мы оказываемся ближе, но я не касаюсь ее руки. Быть может, я и схожу с ума, но я не тупица.
— Что ты там делаешь?
— То же, что делаешь здесь ты: выживаю.