«Отважный-1» уходит в море
Шрифт:
Куников улыбнулся:
— Боевая обстановка: часовые, пароль…
База отряда, которому присвоено название «Отважный-1». У берега причалены два двадцатитонных баркаса. Завели сюда их давно, еще по высокой воде. Тщательно замаскированные, накрытые камышом и осокой, баркасы походили на небольшую займищную возвышенность.
Мы пробрались внутрь одного из баркасов. Деревянные нары, на них — плетеные маты, теплые одеяла. На столе — карта-двухверстка, чернильница, лампа, над столом на стене — портрет В. И. Ленина. На этажерке — стопка книг. В углу — куб с водой, кружка, чайник, примус.
Партизаны окружили нас плотным кольцом.
Выслушав гостя, командир партизанского отряда Николай Прокофьевич Рыбальченко твердо сказал:
— По всему видно, что вскоре придется и нам действовать…
Я подумал: «А нынешний Николай Прокофьевич резко отличается от бывшего директора рыбозавода. Выражение лица, манера говорить — все у него изменилось. Автомат через плечо, две гранаты за поясом, брови сдвинуты. Партизанский командир!»
С Рыбальченко мы были товарищами еще с гражданской войны: вместе вступали в комсомол, вместе гонялись за беляками, прятавшимися в местах, где теперь нам предстояло партизанить…
В нашей родной Синявке на заре Советской власти избрали Николая Прокофьевича председателем сельского Совета, а затем он стал директором рыбного завода.
С первых дней организации отряда Рыбальченко требовал от партизан самой строгой дисциплины. Он отчетливо понимал, что враг силен, коварен, и в борьбе с ним требуются высокая организованность, постоянная бдительность, мужество, подлинный героизм.
По-военному четко Николай Прокофьевич сообщил нам о делах в отряде.
— Продовольствия заготовлено на шесть месяцев, — говорил он. — Боеприпасов на первое время хватит, а там обстановка покажет. Чего не хватит — добудем у немцев.
Куников шепнул мне:
— А командир, видать, боевой.
— Под стать командиру и завхоз отряда Куринков, — ответил я.
Петр Федорович Куринков, инструктор райкома партии, тоже участвовал в гражданской войне. Известие о вероломном нападении гитлеровцев на нашу страну застало его в больнице, после серьезной операции. Как только почувствовал себя окрепшим, Петр Федорович стал настойчиво просить выписать его из больницы. Он спорил с врачами, звонил мне по телефону. Я пытался убедить его в том, что не следует спешить, надо восстановить здоровье, а он и слушать не хотел: не то, дескать, время. Курникова все-таки выписали, и он тотчас явился в райком партии с настойчивой просьбой зачислить его в партизанский отряд.
В отряде Петр Федорович стал заведовать хозяйством. День и ночь заготовлял продовольствие, руководил оборудованием базы. Вот и в этот раз он с озабоченным видом обратился к Рыбальченко:
— Товарищ командир, разрешите доложить! При эвакуации хозяйства «Комитета донских гирл» я распорядился оставить пианино. Очень трудно его грузить, да и подумал: на кой леший оно нам сейчас нужно? Инструмент спрятали в надежном месте, сеном укрыли, а душа болит: вдруг кто-то невзначай подпалит, погибнет замечательная вещь! Может, ночью доставить его на базу?
— Прошу вас, товарищи, оставьте инструмент на островке, — вступил в разговор Куников. — Пианисты у нас найдутся. Пожалуй, даже концерт устроим и вас пригласим.
На том и порешили.
Перед отъездом
Куников поговорил с молодыми партизанами, пожелал им боевых успехов. Расставаясь с отрядом, он обернулся у входа, с улыбкой помахал рукой и душевно сказал:
— До встречи!
В кругу семьи
С каждым днем фронт все ощутимее давал знать о себе. В районном центре — селе Покровском отчетливо слышались приглушенные орудийные раскаты. Надо было спешить с эвакуацией хозяйства, с организацией подпольно-диверсионных групп и партизанского отряда. Поступило срочное указание из обкома партии: оказать всяческое содействие армии в эвакуации госпиталей из Приморки и Морского Чулека на южный берег Азовского моря.
В Приморке мы встретились с Куликовым. Вместе с группой офицеров он знакомился с лиманами. Моряки помогли погрузить на лодки и баркасы рыболовецкого колхоза «Красный десант» раненых и отправить транспорты по назначению.
В свободную минуту я позвонил домой. В трубке послышался встревоженный голос жены:
— Что же это такое? Как в воду канули, никаких вестей ни от тебя, ни от сына.
— Все в порядке. Приеду — расскажу, — успокоил я жену.
Я предложил Цезарю Львовичу поехать на часок ко мне в дом. Моряк согласился.
В Покровское мы прибыли поздним вечером. Еще не так давно бывало: въезжаешь в село и сердце радуется. Конец трудового дня. С песнями возвращаются домой доярки и огородницы, с берега Миуса доносятся соловьиные трели. А сейчас предстало иное. Главная улица запружена автомобилями, подводами. У колодцев толпятся женщины и старики, обсуждают свежие известия о событиях на фронте. Словно в потревоженном улье, гудят голоса односельчан и проезжих.
Мы с Куниковым вошли в дом. Обрадованная дочурка тотчас забралась ко мне на колени. Цезарь Львович угостил ее кусочком сахару и принялся рассматривать игрушки. Я и позже замечал, что он к детям относился с трогательным вниманием.
Жена тем временем согрела воды и предложила гостю выкупаться с дороги. Моряк поблагодарил за заботу.
— Закрутился вконец. Давненько в бане не был, — признался он. — Только вот белья со мной нет.
— За этим дело не станет, — ответил я.
Спустя полчаса гость шутливо говорил:
— Как вновь на свет народился. Большое вам спасибо.
На площади у райкома партии загрохотали зенитные орудия. Высоко в темном небе загудели немецкие моторы. Вражеские самолеты, по-видимому, летели бомбить переправу на реке Миусе. Дочурка прильнула ко мне и заплакала. Жена плотнее завесила окна. Она торопила нас укрыться в бомбоубежище.